— А ты сейчас чем занимаешься или бездельничаешь?
— О, друг мой, я блаженен. Я занимаюсь любимой физикой… Ты знаешь, какой я вывод сделал — что мир бесконечен и вглубь и ввысь, так же как и душа человеческая — от низменной до благородной…
Вновь замолчали.
— А ты сильно изменился в душе, — наконец вымолвил Цанка. — Я тоже многое повидал, — и Бушман по-детски наивно улыбнулся. — Я так скучал по тебе, хорошо, что увиделись.
— Я тоже, Андрей Моисеевич. Извини, что на «ты» разговариваю.
— А теперь мы родственные души… Так что смотри терпи. — И долго мне еще терпеть?
— Я ведь сказал — до конца жизни, — улыбнулся Андрей Моисеевич.
— А когда она кончится?
— Этого я не знаю. Прощай, Цанка, мое время истекло… Я люблю тебя, жду и скучаю.
Вдруг Бушман неожиданно вновь превратился в змею, ловко сполз с груди Цанка и пополз к пещере. Арачаев проснулся, открыл глаза и увидел наяву отползающую длинную змею.
— А-а-а! — закричал он в испуге, резко вскочил, побежал вниз по склону, споткнулся о корень, полетел далеко вниз кувырком, обдирая в кровь колени, локти, подбородок. Очнувшись, долго боялся возвратиться обратно — взять чемоданчик.
Еще несколько дней прожил Арачаев в родном краю. Даже весной родные леса были щедрыми и обильными. На самодельные капканы ловил зайцев и куропаток, ел с позабытым удовольствием перезревшую черемшу, сочную крапиву, сладкие корни лопуха, раннюю землянику и тутовник, а сказочно красивыми погожими горными вечерами с наслаждением пил ароматный чай из душицы и мяты, заедая медом диких пчел…
Ровно пять дней жил Цанка в упоении родными местами, на шестой загрустил, понял, что и на Родине делать нечего, если ты одинок и нет вокруг соплеменников, людей, рядом с которыми ты чувствуешь себя свободно, комфортно, на равных…
Долго думая, сомневаясь, мучаясь — он наконец решил вернуться в чужую песчаную пустыню. Перед уходом хотел восстановить всем своим родственникам надгробные памятники из древесных стволов. Потом вспомнил слова Бушмана и скрыто ночью поставил один высокий памятник из мощного ствола старого дуба и сделал надпись: «Мы — вернемся!».
…В конце мая Арачаев был в Чиили. Чеченцы, узнав о его поездке, приезжали к нему из дальних областей, со слезами на глазах спрашивали о родной земле, о родной природе, воздухе, солнце… Шел восьмой год насильственной депортации.
В марте 1953 года умер Сталин. Огромная страна была в трауре, и только спецпереселенцы радовались этому событию несказанно. У небольшого поселка Кзыл-Ту чеченцы организовали большой праздник. Жившие неподалеку немецкие спецпереселенцы и русские в гулянии участвовать боялись — глядели со стороны, удивлялись сумасбродству кавказцев. И только подвыпивший Волошин танцевал больше всех, от души веселился.
В сумерках из райцентра Чиили прибыл усиленный наряд милиции, выстрелами в воздух они разогнали гуляние, арестовали нескольких человек, в том числе и Волошина. На утро всех задержанных отпустили, уже во дворе милицейского участка Петра Ивановича окликнул начальник райотдела майор Свечкин — бывший фронтовик.
— Гражданин Волошин, — говорил он громко, по-военному. — Как Вам не стыдно!.. Эти-то понятно — басурмане, враги народа, а Вы — кадровый военный, полковник. Как Вам не стыдно?! Ведь умер отец народа, величайший из людей, можно сказать душа и сердце нашей страны… А Вы?
Волошин остановился, повернулся лицом к майору, сделал навстречу несколько шагов — его лицо после карцера было бледно-синюшным, под глазами висели фиолетовые мешки, на скулах нервно играли желваки.
— Майор, — с усмешкой ответил Петр Иванович, — с каких это пор я стал полковником, я уже пятнадцать лет как простой заключенный… А Сталин мой враг… Моего отца убили, брата убили, и меня за верную службу, ни за что шпионом назвали… Всю жизнь погубили… Будь он проклят!
— Арестовать его! — крикнул Свечкин. — В карцер.
Ночью семь милиционеров жестоко избили Волошина, заперли в одиночном карцере и три дня не открывали дверь. Еще через неделю его освободили: ночью, на руках милиционеры затащили его полуживого домой, бросили на кровать. На следующее утро Клавдия Прокофьевна и Цанка отвезли Волошина в больницу.
После амнистии 1953 года за Петром Ивановичем приехала жена, она отвезла его в Алма-Ату; там, в январе 1954 года, в деревянном бараке на окраине города, полковник Волошин скончался, так и не оправившись от милицейских побоев и издевательств.
В начале пятидесятых годов жизнь чеченцев и ингушей в целом изменилась. Главное, местное население поняло, что кавказцы вовсе не бандиты и уголовники, а несчастные люди, пострадавшие из-за большевистских репрессий. Через пять-шесть лет жизни в Казахстане и Средней Азии вайнахи полностью освоились с обстановкой, адаптировались к местным условиям жизни, стали активно заниматься сельским хозяйством, торговлей, строительством. По властным органам гуляли циркуляры о недопущении кавказских и немецких спецпереселенцев на руководящие посты, в правоохранительные органы, и вообще запрещалось принимать их на работу в стратегически важные объекты народного хозяйства страны. Стратегически важными при этом были следующие объекты: железная дорога, водхоз, колхозы, торговля, строительство. К сожалению, других объектов вокруг полупустынной станции Чиили не было. Тем не менее чеченцы умудрялись всякими способами устраиваться на работу, расти в должностях и занимать кое-какие ответственные посты. Вскоре в пригороде станции Чиили, в районе водхоза и колхоза Кзыл-Ту, выросли крупные чеченские и немецкие поселения. Своим внешним видом, внутренним убранством и благоустройством эти поселки значительно разнились в сравнении с жалким существованием местного населения. В схватке за жизнь немецкие пунктуальность, педантичность и чеченские изворотливость, трудолюбие и жизнеспособность взяли верх. Волей-неволей их стали брать на работу как специалистов и в целом людей более ответственных и требовательных. А после смерти Сталина жизнь спецпереселенцев и вовсе приблизилась к человеческим нормам общежития. Так, с лета 1953 года чеченцам и ингушам разрешали поступать в средние и высшие учебные заведения Казахстана и Киргизии.
Смена руководства в центре страны, в Москве, моментально повлекла за собой изменения и на местах. В Казахстане верх взяла старая партноменклатура, отверженная от власти в послевоенные годы. Сразу же после этого управляющим водхоза Чиилинского района вновь стал Саренбаев, а он в свою очередь своим первым заместителем по оперативной работе назначил Арачаева Цанка Алдумовича.
После этого жизнь Арачаева вновь изменилась. Напряженная, каждодневная работа изматывала, занимала до предела все время и не давала Цанке думать о своем горе, об неимоверных утратах. Постаревший Саренбаев полностью доверился Арачаеву и из-за своего возраста и малоподвижного образа жизни не любил ездить на многочисленные совещания, собрания и конференции, в связи с этим Цанке приходилось частенько бывать в областном и даже республиканском центре. В Алма-Ату Цанка ездил с особым удовольствием. Все-таки жизнь в столице республики кипела, была насыщенной и бурливой.
Каждый раз, бывая в Алма-Ате, Цанка останавливался ночевать у своего бывшего начальника цеха Басова. Альфред Михайлович и его жена — Алла Николаевна во время Отечественной войны потеряли единственного сына. Почему-то пожилым супругам с первой встречи с Арачаевым показалось, что он на удивление схож и внешне и манерами на их погибшего сына. После этого Басовы сильно привязались к Цанке, думали, что это судьба им послала взамен потерянного сына одинокого кавказца, верили в придуманную сладкую сказку, ею себя тешили. К тому времени Альфред Михайлович работал заведующим отделом строительства горкома партии, он постоянно просил Арачаева бросить его пустыню и перебираться в столицу. В Алма-Ате Цанка давал себе слово, что рассчитается в водхозе и переберется под крыло влиятельного старшего друга, но вернувшись в ставшее родным Чиили, встречал любимых односельчан и понимал, что бросить их он не может, что без его помощи, поддержки и влияния тяжело будет всем спецпереселенцам района. Ведь он стал высшим по должности и авторитету человеком в районе, и каждый день чеченцы, немцы, греки, крымские татары и корейцы приходили к нему за помощью,
