происходящее.
Самый главный из «товарищей» стоял чуть впереди, внимательно глядя в бинокль, довольно улыбался.
— Ну вот, товарищи, посмотрите как славно, а вы говорили, что дивизию кормить нечем… Пировать будете… И кони ладные…
— Да, на месяц хватит.
— А через месяц еще что-нибудь придумаем… Края здесь богатые… Только все по законности, по правопорядку, как положено… Ну, сами знаете… Я думаю, нам здесь больше делать нечего. Вечером доложите.
К обеду базарная площадь была пуста и грязна, как после боя. Женщин, стариков и детей отпустили с пустыми руками. Всех мужчин обшмонали и погнали под палящим в Шали. Цанка был в этой толпе. К его радости, Ески, как еще очень юного, отпустили.
К вечеру были в Шали. Всю ночь провели на широкой площади под открытым небом: без еды, без воды, без туалета.
На следующий день стали вызывать по одному из толпы. Здесь же рядом несколько человек в гражданском бегло расспрашивали задержанного через переводчика. После короткого совещания отпускали, очень немногих помещали в местную тюрьму. К полдню вызвали Цанка. Ему было все безразлично — только чувство жажды мучило его.
Прямо перед столами начальства стояла большая бочка с пропахшей солеными огурцами теплой водой. Цанка кинулся к ней, с жадностью захлебываясь выпил несколько кружек спасительной влаги. Сразу стало легче, даже от удовольствия закружилась слегка голова.
— Фамилия? — спросил усталый голос.
— Арачаев.
— Имя?
— Цанка.
— Как зовут отца?
— Алдум.
— Какого года рождения?
— 1905.
— Откуда?
— Дуц-хоте.
Сбоку к Цанке подошел коренастый усатый мужчина-чеченец. Он взял Цанка за локоть.
— Так ты племянник Баки-Хаджи? — спросил он.
Цанка молча мотнул головой.
— Передай ему привет от Истамулова Шиты. Запомнишь?
Юноша снова мотнул головой.
Арачаева сразу освободили. Когда он уходил, его задержал односельчанин — аварец Абаев Нуцулхан.
— По дороге не иди. Везде разъезды и посты, — прошептал он на ухо, — а то к военным или чекистам попадешь — они не церемонятся.
С трудом преодолевая горные подъемы и спуски, остаток дня и часть ночи Цанка бежал прочь домой, от страшной неволи. Тогда он не знал, что это все игры — репетиции Советской власти с народом, что чуть позже аппетиты разрастутся, а способы и методы уничтожения людей станут более изощренными, массовыми, циничными и что он, Цанка, все это в полной мере должен будет пережить, перетерпеть и забыть, чтобы не стать зверем.
Где-то за полночь, когда он миновал Махкеты, очутился на ровной, открытой опушке. Потеряв последние силы, Цанка упал лицом вниз в высокую, мягкую, душистую траву и забылся в глубоком сне.
Утренние яркие лучи летнего солнца на заре ласкали его лицо — просили просыпаться. Он не хотел. Не раскрывая глаз, перевернулся на другую сторону, подставив солнцу свою тощую длинную спину, и вновь заснул. Ему снился сон, будто мать, как в детстве, купает его в теплой воде и говорит нежно: «Мой милый Цанкочка, расти большим и здоровым, живи много-много лет, будь счастлив!» Она целовала его, хлопала по животику, попке, а рядом стояла Кесирт, улыбалась всем лицом, что-то весело ему шептала. Потом наклонилась к лицу, на ухо что-то промычала, тяжело дышала…
Цанка очнулся, глаз не раскрывал, боялся. Рядом, сопя, действительно что-то тяжело дышало. Он еще мгновение лежал, застывши в одной позе. Сознание пробудилось, учащенно забилось сердце. Не вытерпев, он, наконец, раскрыл глаза и моментально вскочил: рядом, за его спиной, глядя на него тупыми глазами, лежала в высокой траве сытая корова. Чуть поодаль стоял годовалый теленок.
— Фу, дура — скотина, — облегченно выдохнул Цанка.
Как бы отвечая на его слова, корова тяжело встала, слегка промычала. «Видимо, в тот день, когда разгоняли базар, приблудилась», — подумал он, осматривая животное.
А скотина была добротная, породистая, с большим выменем, из которого капельками сочилось молоко. Теленок неуклюже подошел к корове, хотел пососать. Она понюхала его и боднула злобно головой, отгоняя неродное дитя.
— Так вот нам Бог и молочка прислал, — весело сказал сам себе Цанка, почесывая опухшие от комариных укусов руки и лицо. Из затеи с молоком ничего не вышло, корова к вымени Цанка не подпустила. «Как Кесирт», — почему-то подумал Цанка, махнул рукой и продолжил путь. Корова замычала, тронулась за ним, следом поплелся телок. Перед очередным крутым подъемом скотина остановилась, жалобно замычала вслед удаляющемуся человеку. Цанка остановился, подумал, что если оставить в лесу, съедят их хищники, а домой вести далеко, да и свои коровы надоели. И вдруг он вспомнил о Кесирт и Хазе. Ведь у них нет коровы, они продали ее, отдавая долг.
Недолго думая, вернулся, сорвал тонкую хворостинку и погнал корову и теленка в обход горы по ущелью к мельнице Хазы.
Весь день шел, ругая безмозглую корову, мучаясь от жары и голода.
После обеда, когда солнце особенно стало припекать, дошел до цели. Даже злые Хазины собаки поленились вылезть из тени. Кругом было пусто, сонно. Только так же, как и всегда, весело перезванивал родник, вдоль него стаями летали беззаботные стрекозы. В кустах орешника истошно стрекотали цикады.
— Хаза, — крикнул Цанка, хотя и хотел сказать Кесирт.
Крикнул еще раз.
Входная дверь была раскрыта настежь. Видимо от мух и других насекомых вход в хату перегораживала домотканая грубая ситцевая ткань.
Наконец, в дверном проеме показалась заспанная, вспотевшая Хаза.
— Цанка, это ты? — озабоченно спросила она.
— Я, конечно, — недовольно ответил он, — вот вам корову и теленка привел.
— Как привел? Откуда? — не соображая спросонья, начала Хаза.
Цанка, как мог короче, стал объяснять старухе — что и как. Через минуту пришлось повторить все в деталях. Тогда Хаза внимательно осмотрела корову, будто покупала за большие деньги, бережно погладила и, ничего не говоря, повела ее под навес.
— Цанка, не знаю, что и говорить, как благодарить, но, видимо, с твоей помощью Бог нам помог, — кричала она из-под навеса, — а если честно, ты нам здорово помогаешь… Дай Бог тебе здоровья!
После коровы старуха взялась за теленка, движения ее стали быстрыми, радостными, она даже подпрыгивала при ходьбе. — Осиротели мы без скотинушки. Как жить без них? От скуки тошно было… И еда, конечно, в доме… Если объявится хозяин — нет слов, отдадим, а до этого присмотрим… Спасибо тебе, Цанка… Молодец, сберег скотину, а то волки бы съели.
— Ладно, я пойду, — не выдержал ее болтовни Цанка.
— Погоди, как пойдешь? Ой, дура я старая, совсем и ума выжила, — засуетилась Хаза вокруг Цанка, вытиравшего пот с лица рукавом рубахи, — ведь тебя арестовали эти твари?! Как мы волновались! Ведь четверо задержанных с тобой еще вчера вернулись. Кесирт в аул с утра бегала интересоваться тобой. — А где она? — загорелись глаза у Арачаева.
