слой раскрасневшегося от времени, созревшего в сушке сочного курдюка, положил его на большой ломоть отвердевшего кукурузного чурека, протянул Кесирт.
Снова тронулись.
— А эти маленькие девчонки были его дети? — спросил Цанка, продолжая прерванный разговор.
Кесирт молча кивнула головой, ее рот был занят, она двумя руками обхватила еду, жадно, быстро ела. Потом снова положила голову на плечо Цанка, сказала тихо «спасибо» и спокойно заснула.
Еще ниже опустилось небо. Пошел густой, пушистый снег. Ветер стих. Они проехали Автуры, в сумерках объехали Шали, остановились на отдых на том же месте, где ночевали в первый раз по пути из Грозного. О том вечере вслух не вспоминали. Цанка распряг коня, повел его к реке на водопой, потом привязал его к телеге, к сену. Сами тоже приступили к еде. Во время трапезы Кесирт расспрашивала Цанка о его делах, о жене, о семейной жизни. Арачаев неохотно отвечал на вопросы о жене вовсе молчал или уклонялся от ответов. Во время этого разговора голос Кесирт впервые зазвучал громче, даже иронические нотки появились в нем, а когда она увидела смущение Цанка, вовсе стала смеяться.
Снег все еще валил. За небольшое время он обелил все вокруг, только тонкая ленточка реки Басс темнела посреди ущелья.
На противоположном склоне горы плакали шакалы, из Шали доносился лай собак. Усталый, весь мокрый от снега, конь торопливо жевал сено.
— Может быть, разжечь костер? Согреемся? — спросил Цанка. — Нет. Если возможно, надо ехать, — тихо ответила она.
Цанка в нетерпении смотрел в темноте на Кесирт, потом, не говоря ни слова, подскочил к ней, обнял, стал целовать.
Она сопротивлялась, не на шутку разозлилась, била его кулаками, кричала. Рассерженный Цанка отступил, тяжело дыша, не говоря ни слова, пошел запрягать коня, без причины пару раз ударил его в бок кулаками.
Кесирт подошла к нему, погладила сзади его плечи, легонько обняла.
— Пойми меня, Цанка, я ведь только-только законного мужа потеряла Нельзя так — пойми… Перед Богом неправильно.
— Да, ладно, — отмахнулся Цанка. — Извини меня… Прости. Вскоре ехали вновь в обнимку от холода. Кесирт чувствовала состояние Цанка, иногда подшучивала, как бы нечаянно трогала запретное место.
— Ты любила его? — вдруг спросил строго он, глядя прямо пере собой.
Кесирт подняла голову с его плеча, глубоко вздохнула, стала вновь серьезной.
— Можно не отвечать на этот вопрос? — в тон ему строго сказала она.
— Да.
Наступила пауза. Кесирт снова положила голову на его плечо и сказала:
— Любила-не любила — это спрашивать нельзя, а вот то, что он был человеком хорошим, умным и ко мне всегда уважительным — это было… И за это я всегда буду чтить его память.
Под лай собак проехали Махкеты. Снег идти перестал, стало еще холоднее. Конь устал, на подъемы шел тяжело. Цанке приходилось соскакивать на землю, толкать обмерзшими руками телегу. На последнем перевале пришлось соскочить и Кесирт, еле-еле смогли вытянуть телегу на гору. Потом был затяжной, пологий спуск, началась родная Вашандарайская долина.
— Какой здесь воздух! Как здесь хорошо! — воскликнула Кесирт. — Как давно я здесь не была! Все- таки дом есть дом!
— Да-а, — поддержал ее Цанка, вновь обнимая ее за плечи, чувствуя, как она поддается его движениям.
— А родник течет? Наш родник! — спросила она, заглядывая в лицо Цанка.
— Да, течет, куда он денется.
— Ой, поскорее бы лето. Как я хочу искупаться в нем.
— А помнишь, как мы купались? — вкрадчиво спросил Цанка. Кесирт ничего не ответила, только шевельнулась, и он почувствовал сквозь одежду, как упругая грудь коснулась его ребер. Она с раскрытым ртом снизу смотрела в его лицо, глаза ее блестели. Более терпеть они не могли…
Конь без управления сошел с колеи, погряз в сугробе. Его долго никто не беспокоил, тогда он сам, чувствуя невдалеке дом и покой, несколько раз дергался… Было бесполезно — залегли основательно, по самую ось…
В феврале 1928 года подошла очередь Дзу-Хоте — в село вошли батальоны красноармейцев и большая группа милиции и чекистов. Приказали сдать все имеющееся в наличии оружие — вплоть до кинжалов и больших ножей.
Первыми откликнулись Арачаевы: по одному приходили в центр села, бросали на землю старые ржавые ружья, поломанные кинжалы и шашки. Следом за ними пошли остальные. Отдавали ненужный хлам, давно устаревшее, чисто декоративное оружие времен Кавказской войны.
— Все сдали оружие? — крикнул начальник экспедиции, плотный, здоровый мужчина в черной кожанке.
Дзухотовцы дружно промычали: «Да».
Махнул рукой начальник, бросились солдаты в организованном, обученном порядке по домам горцев, ворошили все, лезли во все щели, осматривали сараи и погребы, чердаки и навесы.
— Впредь — запомните, — кричал после облавы начальник, — за хранение, ношение, и тем более применение оружия — будет арест и суровое наказание вплоть до расстрела… Понятно?
Сначала помолчали. А на следующее утро жители Дзу-Хоте находили в своих огородах ружья, пистолеты, патроны, кинжалы, выброшенные накануне их соседями… Было такое…
Недельки через две после этого в Вашандарайской долине шел раздел земли между сельчанами по пашне и сенокосу на предстоящий летний сезон. В обед после раздела, на телеге возвращались в село Цанка с женой и младший брат Басил и сестренка Келика. Басил управлял конем, Цанка сидел позади телеги, свесив ноги с подводы.
— Цанка, Цанка, — вдруг крикнул младший брат, — красные. — Где? — встрепенулся старший.
Из села навстречу им ехал эскадрон красноармейцев.
— Убери оружие, — взмолился Басил.
— Что ты ноешь? — усмехнулся Цанка.
— Убери, запрячь, — хором попросили Келика и Дихант.
— Ладно, — заважничал Цанка, — если бы не вы…
Он снял с пояса кинжал, вытащил из-за ремня револьвер, бросил на дно телеги под подложенную для удобства овчину.
Усталые солдаты проехали мимо даже не обернувшись на телегу. Когда они исчезли за бугром, Цанка достал пистолет, заткнул величаво за пояс.
— Цанка, вон еще едут на тачанке, — крикнул вновь Басил. — Сколько их? — не оборачиваясь спросил Цанка.
— Двое.
— И нас двое — разберемся.
— Убери, пожалуйста, — взмолилась Келика.
— Что вы раскричались? Ничего не будет. Успокойтесь.
В тачанке ехал командир полка Шевцов, вез его чеченец из соседнего села Албастов Сямби. Когда телега с тачанкой поравнялись, сидящий сзади Шевцов бросил взгляд на телегу, сразу заметил за поясом Цанка револьвер.
— Стой, — скомандовал он, на ходу соскакивая и доставая из кобуры свой наган. — Останови телегу… Сдать оружие.
Под дулом направленного в грудь оружия вначале растерялся, потом вспомнил, что рядом жена и сестренка, воспрянул как молодой петушок, достал свой револьвер, взвел курок и направил его в грудь красного командира.
— Приказываю сдать оружие, — крикнул вновь Шевцов.
Арачаев не повиновался, с бледным лицом, дрожащей рукой дергал револьвер на уровне груди противника.
