на бричке они уехали в станицу к ее родителям, через неделю сыграли роскошную как жених и невеста свадьбу, и молодые уехали.
И вот служба закинула их в эту глушь. Все однокурсники Дацука быстро росли, получали новые звания, должности, квартиры, а Полинкин муж все стоял на месте. Его неповоротливость, украинский говор, рыжая шевелюра и такая же морда делали его объектом смеха и издевательств. К тому же он пил, как сапожник. Жену свою он любил, ко всем ревновал, боялся и беспрекословно слушался. А Полина Матвеевна вечно била мужа, обзывала его рыжий пес, жаловалась на судьбу и относилась к мужу как к пустому месту. Однако физически его боялась. При этом она писала любовные стихи, всем их читала и мечтала о сказочном принце.
Когда-то в молодости Полина Матвеевна закончила курсы счетоводов, и поэтому ей поручили вести весь учет в колонии. Однако большое тело Дацук думало не о цифрах и счетах, а о стихах, страстной любви и красивой жизни. Через месяц она так все напутала, что потом трудно было во всем разобраться. Тогда ее перевели в производственный отдел, для учета золотоносного песка. Добыча только начиналась, продукции в принципе не было и считать было нечего. Днем она уходила в холодный цех, садилась в свою маленькую каморку и весь день могла писать стихи. Потом насильно хватала кого-нибудь и, жестикулируя своими толстыми руками, сжимая часто свою большую грудь или обнимая себя, читала очередное творение. Иногда к ней приходило особое озарение, и эти строки обрастали мелодией, и тогда она, топая и припрыгивая, носилась с песней по цеху. Сослуживцы боялись ее, за спиной смеялись, рассказывали о ней анекдоты, однако сказать ей что-либо в лицо не смели. Полина Матвеевна в гневе была грозна и сурова. Все помнили, как она просто разделалась с одним из своих обидчиков — несколько нанесенных ею ударов были столь мощны, что здоровый мужчина еле ноги унес. Если кто-то попадал ей в руки после очередного озарения, то он должен был внимательно, молча выслушать все четверостишие (благо длиннее обычно не бывало, за исключением особо романтичных дней) и самым серьезным образом минут пять после этого восхвалять гениальное произведение. Если при этом, не выдержав, вырывался наружу смех, то слушатель покрывался таким громким матом, что все дрожало. Однако поэтесса не была злопамятной, и на следующий день в ее мощные руки мог попасть тот же бездарный слушатель, но уже умудренный опытом.
Когда уже стихи и их автор всем порядком надоели, в цехе появился Бушман — маленький, тощий, по-тюремному с синюшным цветом кожи, в огромных очках. Он стал очередным слушателем романтических произведений Полины Матвеевны, но он не был невольным слушателем, напротив, он слушал ее и при этом с каждым разом все внимательнее и внимательнее разглядывал. Его поражали эти габариты, эти четкие, мощные линии тела, эти толстые, слюнявые губы, этот румянец.
Андрей Моисеевич всегда и во всем был расчетлив, хладнокровен, практичен. Но он знал, что у него есть одна слабость — это тяга к красивым женщинам. Некрасивых он вообще не замечал. А если быть точнее, он никогда не считал это слабостью — он считал: это нормальное мужское чувство, и даже достоинство. Встретив очередную красивую женщину, он влюблялся в нее. Это бывало не просто стремление, это была настоящая любовь, может быть мимолетная, мгновенная, но всегда со страданием, со страстью, с нежностью. Он полностью терял контроль над собой, забывал обо всем, тем более о работе. Отдаваясь прекрасным чувствам, он становился сказочно щедрым, искренне влюбленным. В эти мгновения он был готов на все ради любимой: развестись с женой, уехать куда угодно, взять в долг и прогулять. К его счастью, эти мгновения быстро проходили и он снова углублялся в свою научную работу, при этом чувствуя вокруг себя и внутри себя какую-то пустоту…
И вдруг, после стольких месяцев, Андрей Моисеевич встретил женщину: большую, толстую, пышущую здоровьем и страстью. Ученый Бушман сразу понял всю сущность Полины Матвеевны и безоглядно влюбился. Влюбился сразу, сильно, всем телом, навсегда. Он никогда до этого даже не обращал внимания на таких крупных женщин, и только теперь понял, как они красивы! Эта большая грудь, этот огромный зад, эти толстые ноги — как он хотел их обнять! Окунуться в них! Забыться и отдаться! Он представлял, как эти пышные груди с большими сосками будут двигаться взад-вперед по его щекам, как эти мощные, длинные, как столбы, ноги обхватят его тело и он своими тонкими руками будет гладить огромные ягодицы и!.. О, неужели это все огромное белое, нежное тело не достанется ему! Он чувствовал в себе гигантскую силу! Оказывается, только таких женщин надо любить! Вот это прелесть! Это счастье! Как много, и все мое! Только такой должна быть настоящая женщина! Только такой! Я дам ей всё! Всё!.. А потом хоть что! И физика — просто чепуха…
Однако он помнил — где он и кто он. С трудом он сдерживал свой язык, свои руки и ноги, чтобы не кинуться на нее, но глаза выдавали, они пожирали это большое тело, он смотрел на нее и облизывался. Все окружающие это видели и уже открыто смеялись. Разговоры быстро распространились и дошли до начальника экспедиции и даже мужа. Говорили, что они уже занимаются всем чем попало. Сплетня расходилась, обрастая все новыми и новыми небылицами. Люди смеялись и хохотали, сравнивая их. Слух дошел даже до заключенных, и только Бушман ничего не знал и ничего не слышал, иначе он повел бы себя по-другому.
Ревнивый муж Полины Матвеевны наконец не выдержал и с похмелья налетел на жену с кулаками. Поэтесса, не вынеся незаслуженных оскорблений, вцепилась ногтями в рыжую морду. Началась яростная драка; полетели стол, стулья, тарелки и все остальное. Шум стоял неимоверный. Соседи никак не могли разнять дерущихся, прибежали почти все вольнонаемные, в том числе и начальник. Только после его крика супруги угомонились. Сразу стали разбираться — кто прав, кто виноват. И тогда Полина Матвеевна закричала:
— Да как он мог даже подумать? Да где? Да как? Да с кем? — и она провела рукой на уровне пупка, как бы обозначая рост Бушмана.
Вокруг все захохотали, махнули рукой и разошлись, и больше не стали обращать внимание на страстные взгляды ничего не подозревающего физика.
Если бы Бушман знал о всех этих перипетиях вокруг его страсти, то он наверное бы изменил свое отношение к Полине Матвеевне, но он ничего не видел и не слышал, он весь был поглощен своей страстью. После драки с мужем никто из работников цеха не стал обращать внимание на их долгие беседы, и даже радовались, что у поэтессы нашлись свободные уши. Теперь, когда они вместе сидели, то в основном говорила не Полина Матвеевна, а Андрей Моисеевич. Своим шепелявым, вкрадчивым голосом он опутывал сладостными словами огромное тело. Рассказывал о Москве, о ее улицах, о роскошной московской жизни, о ее ресторанах и театрах, о концертах и об артистах. Он обещал, что скоро разберутся в его деле и освободят его, что он большой ученый, что он гениален и что враги и злая коварная жена упрятали его в такую глушь. И что когда он выйдет на свободу, он опубликует сборники ее стихов, что на концертах будут исполнять ее арии, она станет знаменита, почитаема. Он говорил, что она погубила свой талант, свою молодость, свою жизнь.
Андрей Моисеевич говорил это и сам искренне в это верил, он уже путался во всем — где правда, где ложь, где игра и где реальностью. Он уже сам стал верить в то, что он говорил, — это было так искренне, так чисто и красиво, что он хотел, чтобы только так все и было.
— Неужели Вы, Полина Матвеевна, хотите всю жизнь прожить в этой глуши? С этим необтесанным мужиком? — с неподдельной искренностью говорил ей Андрей Моисеевич. — Вы блистательная женщина! Вы творческая личность! Вы пропадете здесь! Вы погибнете! И будет поздно!
От природы румяное лицо поэтессы стало пунцово-красным, она печально опустила свою большую голову и по пухлым щекам потекли не капли, а целые ручьи слез.
«О, как она прекрасна! Как она божественна!» — думал вконец растроганный ученый.
Все новые и новые чувства охватывали его. Теперь вместо простой похоти и страсти у него появились к ней какая-то нежность, ласка, неподдельная любовь. Он хотел быть с ней — навсегда, вечно! Даже здесь… Нет, такая женщина — она достойна лучшего! Я буду жить ради нее! Я прославлю ее! Я сделаю ее счастливой!
— Дорогая, Полина Матвеевна! Мне честно говоря не удобно, но я больше не могу!.. Я люблю Вас! Люблю! Я бы бросился перед Вами на колени, но здесь столько людей, столько глаз! Они все тупые, черствые люди. Не люди, а звери. Они не поймут нас, они… — он замолчал, исподлобья посмотрел по сторонам, осторожно положил свою тощую, бледную, холодную, как лягушка, руку на ее широченное бедро, — Полина Матвеевна, я люблю Вас! Станьте моей женой! Не отказывайте!.. Мы уедем далеко- далеко!.. Я буду Вас на руках носить!
