Шамсадов не сдавался, все пытался, как мышонок, выскользнуть — не удалось, и сорочку разорвали, уложили на еще не очень отглаженную телами доску.
— Отставить, — вдруг откуда-то сверху раскатился по двору грубый окрик. Через минуту наступившую тишину двора нарушила неторопливая тяжелая поступь. Грубая кисть прошлась по спине учителя истории, там, где зарубцевались раны. — Отпустите его, — рявкнул голос.
Сквозь слезы обиды и унижения Малхаз не различал склонившееся лицо с рыжеватыми волосами, плотно зажмурил глаза, а голос над ухом рычал:
— Что, не видите боевые раны? Не видите — воин, в отличие от вас, баранов! Отпустить его! Прочь с моих глаз! Придурки!
Бледный, с прилипшими ко лбу завитками волос, все еще мелко дрожа, выпровоженный учитель истории попал в жаркие объятия директорши. Эти женские ласки были ему тоже несносны, как и возможные удары палками; он пару раз попытался высвободиться, но Бозаева с еще большей заботой, еще сильнее обхватывала его и прямо над ухом кричала в сторону суда:
— Подонки! Недоноски! Вы еще получите от меня, еще узнаете, кто такая Бозаева, я вам устрою!
Вряд ли эти угрозы кто-либо слышал, однако уже пришедший в себя Шамсадов, дабы не искушать еще раз судьбу, потянулся к дороге.
— Да-да, уедем, немедленно, в горы, — не выпускала бразды из своих рук Пата. — Прочь из этого города, скопища безбожников и ублюдков.
День клонился к закату. Нежаркое матовое осеннее солнце, томясь, застыло на выступах недалеких многоэтажных развалин, оставляя на заросших бурьяном руинах города отвратительные тени. Сквозь лениво повисшую пыль и гарь, желая объехать хотя бы некоторые колдобины, на предельной скорости для таких условий, будто пытаясь вырваться и выжить, в разные стороны, вроде бы даже хаотично, носились немногочисленные машины; и никто не останавливал странной парочке, а некоторые пассажиры даже оглядывались, видимо думая, что несчастная мамаша пытается увезти оборванного сына-пропойцу.
Так, обдаваемые густой желтовато-сизой пылью, они простояли довольно долго, тщетно голосуя, и пуще прежнего раздосадованная Пата, уже махнув рукой, тронулась пешком в сторону автовокзала, как в той стороне, где зависло солнце, что-то сверхъяркое — будто молния — озарило мир блеском перегорающей лампочки, раздался странный хлопок с небес, и следом оглушительный взрыв и такая воздушная волна, что Пата, то ли от толчка, то ли от испуга, упала на четвереньки и со стоном повалилась набок. А в небо в центре города, там, где находился центральный базар, полностью заслонив обленившееся послеобеденное солнце, взмылся ввысь пепельно-черный столб и, бешено клубясь, стал стремительно застилать весь умиротворенный наступающим закатом сизый небосвод.
— А-а-а! Бомбы, бомбы! — раздался истошный женский крик, потом все застыло, даже машины остановились, наступила угнетающая тишина, и лишь спустя страшные минуты с неба посыпалась всякая гадость, щепки, взвесь, повеяло смертью, гарью, силой беспощадного сокрушения.
— Бежим! Бежим! — панически залепетала Пата, грязной, вспотевший, холодной рукой хватаясь за кисть оцепеневшего Малхаза.
Вначале Шамсадов поддался ее велению, так и шел под ручку ведомый ею, все время озираясь на оседающий от взрыва небосвод, а потом, будто его осенило, встал, как вкопанный, его расширившиеся после «суда» глаза стали еще шире, часто моргали, вновь слезились.
— Пошли! — взмолилась Пата.
— Ты иди... а я на базар, — отрешенно вымолвил учитель истории, и, с силой вырвав руку, пробормотал. — Там может быть Эстери.
— А?! Что? — вытянулось в ужасе лицо Бозаевой. — Девочка моя! Только этого ей не хватало! — в сердцах ударила она себя по бедрам, по-утиному засеменила вслед за Шамсадовым, с каждым шагом все более задыхаясь от одышки, все громче рыдая.
А навстречу им уже неслась толпа бегущих с базара людей: все были в шоке, бледны, торопливы, немногословны. Женщины рыдали, причитали. Кто-то прижимал к груди ребенка, кто-то уносил жалкое барахло, кто-то вел пожилых и ослабленных, а кто-то просто искал спасения. По мере приближения к базару встречный поток стал еле преодолимым: кошмарная паника, стоны, крики, рев, давка, а тут еще и сигналы машин, и кто-то стреляет, призывая к спокойствию.
Бозаева мертвой хваткой ухватилась за Малхаза, и ему не дает бежать и сама еле тащится. К эпицентру взрыва — прямо в центре рынка — не подойдешь, да и делать там нечего — лишь огромная, как ножом вычищенная воронка метров двадцать диаметром, от глубинной баллистической ракеты «земля- земля». А далее — жуть: всякое тряпье, барахло, и тут же фрагменты тел, и все это в жижице крови, вперемешку с грязью.
Вид и запах этой бойни повергли Пату в ужас, теряя рассудок, она повалилась и, тыкаясь в землю, прикрывая руками голову, пыталась избавиться от этого кошмара, только бы ничего не видеть, не знать.
Позже, когда ее кто-то сильный заботливо поднял, справился о состоянии, она хотела с криком бежать хоть куда-нибудь; ее панический взгляд машинально узнал знакомую физиономию и от увиденного замер в шоке: ее маленький, щупленький учитель истории стоял в самом центре месива и, будто бы руководя авралом на стройке, жестко и вроде даже хладнокровно, громко отдавал приказы по спасению раненых тем немногим, видимо, таким же, как он, повидавшим многое в прошлую войну.
— Малхаз! Малхаз! — срывающимся на писк голосом закричала Бозаева; косынки уже не было на ее голове, и густо поседевшие волосы космами обвисли вдоль искаженного ужасом лица, придавая женщине сумасшедший вид. — Малхаз! Малхаз! — вновь и вновь кричала она, так что иссиня-черные вены на лбу, висках и шее вздулись от натуги.
Не решаясь приблизиться к Шамсадову сквозь это месиво, она все кричала, пока кто-то не помог — обратил внимание Малхаза на эту женщину.
— Эстери! Нашел ты Эстери? — уже хрипела Бозаева.
— Что? — наконец-то издали откликнулся Малхаз, и понимая, что его не слышат, перепрыгивая через непонятные груды, приблизился к Пате.
— Эстери нашел? — совсем подавленно спросила она.
— Нет. Здесь ее не должно быть, — словно по-деловому отвечал Шамсадов. — Хлебные ряды — там, — указал он в сторону, на окраину рынка.
— Так что ж ты тут делаешь? — как на школьника с новой силой закричала директорша.
— Как «что»? — взбесился Малхаз. — Ты не видишь, что творится! Здесь эпицентр, каждая минута — жизни стоит...
— А Эстери?! Она одна! Где ж она?!
— Да, да, — не зная, куда броситься, рассеянно бормотал Шамсадов.
И тут Пата, набравшись мужества, щурясь, перешагнула что-то окровавленное и, ухватившись за спасительные руки Малхаза, закричала:
— Туда пошли, там Эстери, кроме нас некому о ней позаботиться.
На краю базара, там, где некогда шли трамвайные пути, картина несколько иная, по крайней мере, крови нет, просто прошелся смерч. Эстери увидели издалека, о ней уже позаботились, она сидела на земле, прислоненная спиной к какому-то мешку, с отрешенным взглядом, не моргая, никого не узнавая, не отвечая.
— Контужена, — пояснил Шамсадов.
Появились первые врачи, две-три полуразбитые жалкие машины «скорой помощи». Как ни кричала Бозаева, врачи на Эстери внимания не обратили, были гораздо более тяжелые раненые. Все-таки Малхазу удалось разместить Эстери в сопровождении тети в открытом кузове грузовика вместе с десятком окровавленных, еле живых людей, отправляемых в ближайшую больницу.
Как ни пыталась Пата, Эстери в больницу не приняли: такие оказались не в счет, исковерканными телами забиты все палаты, все коридоры, даже лестничные проемы. Всюду столько крови, столько криков, стонов и рыданий, что никто ни на кого не обращает внимания. Лишь привыкший медперсонал носится неугомонно. Электричества в городе давно нет, а тут и автономный генератор не выдержал нагрузки. Скорые осенние сумерки быстро сгущаются, навевают еще больший мрак.
В городской больнице практически ничего нет: ни медикаментов, ни шприцев, ни перевязочного
