— Ничто наш Константин, ничто, — перебил ее евнух, — но будь с ним вежливой, он щепетильный царек, в другом мире витает, все никак не повзрослеет… Наконец-то его покои.
У дверей внушительная охрана. Они прошли еще пару темных прохладных галерей и очутились в огромном освещенном зале со множеством книг на стеллажах, с картинами и картами на стенах, с многочисленными статуями вдоль стен.
— Царская библиотека… Ждите здесь, ничего не трогайте, — с этими словами евнух исчез.
Эта библиотека напомнила Ане кабинет Зембрия Мниха, только была гораздо больше и роскошнее. Было очень тихо, и лишь у дальней стены, видимо, от ветра, шевелились шторы и пахло соленостью моря, слышен убаюкивающий прибой.
Ана так устала, что хотелось хоть где упасть и заснуть. Прождав немало, чтобы стоя не заснуть, она двинулась на звук моря. За толстыми расшитыми шторами чуточку приоткрытая дверь и далее украшенный вьющимися кустарниками мраморный балкон.
Порывы холодного ветра освежили ее сознание. Ана склонилась над прохладными каменными перилами — прямо под ней, ударяясь о скалы так, что кажется, брызги летят в лицо, бушует неистовой волной темное рычащее море.
— Ана… Вы здесь? — высокий, мягкий голос.
Обернувшись, на фоне матового окна она увидела высокую тень.
— Я Константин, сын Льва Четвертого… Здесь холодно и дует… давайте зайдем.
Император галантно провел ее в библиотеку, вежливо предложил глубокое кресло и только после нее сел напротив, нервно сжимая тонкими, красивыми, ухоженными пальцами края темно-бордового парчового кафтана, на котором серебряными нитями было вышито изображение тигра, а на месте глаз и когтей животного искусно обрамлены золотом блестящие алмазы.
— Я виноват, очень виноват, — начал император Константин, — что так вышло… там.
— При чем тут Вы… Вы ведь больны, — пыталась поддержать светский разговор Ана.
То ли морской ветер взбодрил Ану, то ли сама обстановка была более уютной, или вид худого, даже костлявого, бледного императора и его явная стеснительность, в отличие от наглых Лекапинов, придавали Ане все больше и больше уверенности, силы и спокойствия.
— Я приношу извинения, что время столь позднее, — все еще робел Константин, — так получилось… А по правде, в Константинополе вся жизнь только ночью и протекает.
— Может, так во дворце и в богатых кварталах, а простой люд с закатом спать ложится, с рассветом на жизнь с трудом зарабатывает.
— Да-да, может быть и так, — смутился император.
После этого поступила долгая пауза, и, поняв неловкость положения, Константин, поправляя голос, кашлянул.
— Вы знаете… Вы очень потрясли меня… Я признаюсь, от Вашей победы я под таким впечатлением. Я даже не нахожу слов! Вы оказали на меня такое воздействие, что я в порыве страсти написал на одном дыхании эту оду… Она посвящена Вам… Прочтите, пожалуйста, вслух… я хочу услышать ее из Ваших уст.
— Я не умею читать, — честно призналась Ана.
— Ах, да! Ведь сейчас латынь не в почете.
— Я ни на каком не умею читать.
Это откровение впервые позволило Константину прямо посмотреть на лицо Аны. А лицо ее, раскрасневшееся от стыда, было столь прекрасным, дышащим чистотой и здоровьем, что Константин подался вперед и с той же откровенностью жарко промолвил:
— Ана, прекрасная Ана! Позвольте мне быть всегда рядом с Вами… Я Вас многому научу, научу писать и читать.
Глаза Аны, эти большие искренние зеленовато-лиловые глаза, излучающие бездонный, манящий блеск ее души, заметно увлажнились, с новой волной безумно-притягательной силой очаровали сознание Константина.
— Ана, Вы станете счастливой, великой, я Вам во многом помогу, только будьте со мной, рядом… Я прошу Вас быть моим другом. Вы так сильны, в Вас столько жизни и рвения, что и во мне стали пробуждаться силы… даже какой-то македонский дух, отчаянная смелость. И более того, Ваша победа так меня раззадорила, что я впервые предпринял кое-какие указы, соответствующие моему сану, — при этих словах император заметно выправил осанку, и с молодецкими нотками в голосе. — Я даже вновь думаю заняться выездкой, стрельбой из лука, фехтованием. Вот только плавать боюсь… Так может, — воскликнул он, даже непривычный румянец зардел на его лице, — я Вас буду грамоте учить, а Вы меня плаванию?! Ана, Вы согласны принять мое предложение?
— Ваша светлость! — с подобающим этикетом Ана слегка склонила голову. — Сочту это за честь и высшую благосклонность судьбы. И не сочтите за дерзость: император должен владеть всеми видами искусств, однако, мне кажется, что военное искусство приличествует тому, кто хочет и должен повелевать.
— Что? Что Вы сказали? — Константин, нервно дернувшись, вскочил. — Да… да, — заходил он по залу. — Ана, Вы не знаете, что Вы своей победой натворили, Вы перевернули мое сознание… Я как раньше жить не могу, не хочу!.. Боже, а это такая опасность!
— Мой отец часто говорил, — глядя снизу на императора твердо молвила Ана, — люди должны отваживаться на все и ни перед чем не падать духом — судьба любит храбрых, ибо нетрудно видеть, что судьба слабых наказывает руками сильных.
— Боже! До чего я дожил! Это мне говорит девушка, чуть ли не ровесница моего сына… Какое же наследство я оставлю в жизни, в литературе, что обо мне скажут потомки, история?! Я…
В это время послышался какой-то шум, возня, грубый говор и четкие приближающиеся шаги. Высокий и худой Константин весь напрягся, вытянулся судорожно в струнку, став еще тоньше; его и без того бледное, иссохшее лицо стало совсем болезненным, жалким и, как заметила Ана, эта фаза лица, может, и была маской бытия, да была уже привычной маской.
— Христофор, это Вы? В такой час… при оружии, в моих покоях?!
— Благодарите Бога, что я здесь, успел, — рявкнул Христофор. — Хм, смотрите, расселась как августейшая особа.
— Ана, — взмолился Константин, — приличествует встать при появлении второго человека в императорской иерархии.
Ана не встала, лишь слегка подалась вперед, придавая осанке более царственную стать, невозмутимо глядела прямо перед собой, и только желваки под алостью скул заметно вздулись, придав лицу новое, недосягаемое очарование.
— Я, право, еще путаюсь в хитросплетениях Вашей иерархии, — чеканя каждый слог, твердо заявила она. — И смею напомнить, я истинно княжеских кавказских кровей, дочь великого полководца Алтазура, покорившая Византию, — Ана Аланская-Аргунская, и к тому же, как мне представлялось, Ваша почетная гостья, девушка, и думаю, при мне тоже приличествует вести себя подобающе, а не…
— Чего? — не дал ей продолжить Христофор. — Это та рыжая рабыня Басро, убившая мою тетю Феофанию.
— Боже! — взмолился Константин, и еще на шаг отпрянул, боязливо сжимая на груди костлявые кулачки.
— И сыск уже все разузнал, — продолжал Христофор, с гнусным выражением лица склоняясь над Анной, пытаясь заглянуть в ее глаза, одновременно грубо хватая девичье предплечье, — подослана злейшим врагом двора — Зембрия Мнихом.
— Что это такое?! — силой освободившись от хватки Христофора, Ана вскочила. — Ваше величество, — обращалась она к Константину, — я не рабыня, и требую…
— Чего ты требуешь? — со свирепым лицом надвигался Христофор. — Покажи плечо… где клеймо?
— Нет, — Ана попыталась воспротивиться, но крепкие мужские руки победили, золоченая нить не выдержала, по атласной белоснежной коже бархатная ткань легко соскользнула, обнажив не только оба плеча, но и все, до тонкой талии.
