свои маленькие ручки. Микаэла уже далеко не всегда могла брать ее с собой, занимаясь деловой частью приготовлений к отъезду, поскольку машина была уже продана, а половина денег потрачена на билеты (другая половина ушла на покупку для меня мотоцикла — разумеется, не столь мощного, как мой старый, но достаточно сильного, чтобы развить пристойную скорость на гладкой городской магистрали). Когда Стефани прибыла чартерным рейсом из Лондона (а случилось это ясной зимней ночью), у меня не возникло проблемы с тем, чтобы примчаться на мотоцикле в аэропорт и забрать ее вместе с ее багажом, который, к слову сказать, состоял из одного лишь рюкзака — груз, который мой маленький мотоцикл одолел с легкостью.
Такая же легкость царила во всем, связанном с путешествием. Дата отлета определилась без труда, поскольку Микаэла выбрала маршрут, начинавшийся в Каире, до которого можно было добраться на дешевом автобусе, и билеты на который оказались исключительно дешевыми, особенно с учетом того, что Шиви еще не было года и она проезжала бесплатно.
Этим объясняется отказ Микаэлы (в ответ на просьбу моей матери) отложить перелет до того момента, пока вся семья не отпразднует первую годовщину со дня рождения Шиви — событие, способное хоть немного смягчить для них расставание с их внучкой, расписание жизни которой вот уже целый год определяло течение их собственной жизни. И хотя они доверяли — как, впрочем, и я сам — находчивости и опыту Микаэлы и ее пониманию тайн индийской ментальности, тот факт, что путешествие выглядело неограниченным во времени, естественным образом наполняло их глубокой тревогой, которую Микаэла пыталась рассеять как только могла, поскольку мои родители очень ей нравились, и она уважала и даже восхищалась ими — особенно, после их посещения Лондона. А потому она выбралась вместе с Шиви в Иерусалим и провела с моими родителями целый день, и чтобы попрощаться с ними, и чтобы переключить их мысли на детальное обсуждение практических вопросов, которые еще оставались нерешенными. Это должно было хоть немного успокоить их. Она взяла с собою Стефани, чтобы напомнить им о свойственном ей и ее подруге чувстве общности; подруга прилетела из Лондона не только для того, чтобы составить ей компанию, но и для того также, чтобы выступить в роли приемной матери для Шиви, если, не дай бог, с самой Микаэлой что-нибудь случится, или, что гораздо более вероятно, когда ей просто захочется на день- другой отправиться в места, совсем не подходящие для того, чтобы тащить туда ребенка.
Как я легко мог бы предсказать, мать сумела уговорить Стефани сопровождать моего отца и Шиви в прогулке по парку, чтобы самой получить возможность остаться с Микаэлой наедине и со всей своей тактичностью попытаться выяснить, что же на самом деле произошло между нами, и есть ли нечто действительно существующее в моем заявлении о любви к «женщине, старшей, чем я», чье имя моя мать, разумеется, не упомянула, пусть даже она отлично знала уже, кто она такая. Ответы Микаэлы на ее вопросы поразили ее не только потому, что они были честны и откровенны (к чему она вполне была готова), но и потому, что в ответах этих прозвучали такие слова и понятия, как реинкарнация и переселение душ, словно путешествие по Индии уже началось, и Микаэла со своей подругой сидят рядышком на берегу Ганга, а не находятся в Иерусалиме напротив женщины, чья бескомпромиссность была столь же чиста, как свет Иерусалима, вливающийся в окна. Моя мать постепенно привыкла к непостижимым для нее изотерическим подходам Микаэлы к явлениям жизни, с чем она столкнулась еще в Лондоне, и поскольку это касалось других, обычно незнакомых ей людей, ее реакция обычно отличалась терпимостью, но сейчас речь шла обо мне, ее единственном ребенке, и о моем браке, над которым нависла угроза полного краха. Но почему?
Она понимала, что физическая неверность была лишь предлогом, воспользовавшись которым Микаэла могла воплотить свою мечту о возвращении в Индию, мечту, которую она лелеяла с первого дня нашего брака — если не раньше. А потому в середине разговора моя мать сменила тактику, полагая, что уехав с Шиви в Индию, Микаэла вовсе не обязательно углубит пропасть, трещину возникшую и грозящую разрушить наш брак, но наоборот — хочет открыть путь для последующего согласия. Так?
Микаэла немедленно согласилась — может быть, и потому еще, что ей стало жаль эту мужественную женщину, которая жаждала этого согласия, страдая от чувства вины за поступки, совершенные мною. И чтобы заручиться поддержкой моей матери в отношении путешествия, она объяснила, что, по ее убеждению, отсутствие в течение последующих нескольких месяцев ее самой и Шиви способно помочь мне выпутаться из ситуации, ведущей, скорее всего, к страданиям и несчастьям. Она верила, что мои чувства — пусть даже испытываемые к одной только Шиви — рано или поздно тоже приведут меня в Индию, где дух мой укрепится, поскольку и реинкарнация, и воскрешение являются естественной составляющей повседневного существования в этих местах.
— Вы оба — желанные гости, если захотите приехать вместе с ним, — сказала Микаэла совершенно искренне. — Мы будем счастливы снова увидеть вас. — Огромные глаза ее сияли неподдельным дружелюбием, как если бы просторы Индии были свободными комнатами в их собственном доме.
Мать поспешила передать мне этот их разговор раньше, чем Микаэла, Стефани и Шиви вернулись в Тель-Авив. Она даже вышла из дома (чтобы купить упаковку молока) и позвонила мне из платного телефона на улице, так, чтобы отец не мог нас подслушать. Ее тревога не касалась более ни моего находившегося в опасности брака, ни моей любви к жене Лазара, которая показалась ей теперь делом проходящим и достаточно нереальным.
Вся ее тревога сейчас была сосредоточена на Шиви, потому что это было для нее самым важным, что она выделила из смущенного красноречия Микаэлы, а именно, что Микаэла собиралась использовать Шиви в качестве приманки, чтобы вытащить меня — и не исключено — вместе с родителями к ней, пусть даже ценою того, что придется безответственно тащить Шиви по всей Индии, переполненной страданиями и болезнями. А потому она внезапно потребовала тоном, не побоюсь сказать, истерическим, чтобы я немедленно остановил это предприятие, или, как минимум, не дал Микаэле забрать с собою Шиви.
— Мама, — сказал я, — послушай. Невозможно запретить матери взять с собой своего ребенка. — Я сказал это спокойно, стараясь сохранить свое хладнокровие, хотя сердце мое обливалось кровью при виде такой бурной реакции со стороны этой всегда исключительно сдержанной женщины.
Но я пообещал ей, что договорюсь с Микаэлой таким образом, чтобы иметь возможность забрать Шиви, если я по каким- то причинам решу это сделать. Несмотря на испытываемую боль при мысли о расставании с ней, которая становилась все сильнее по мере приближения даты отъезда, я думал не о ней, а о другой девочке, беспомощность которой Лазар пытался свести на нет и спрятать, и мысли эти только сильнее раздули пламя моих желаний, которые были живы и пылали еще ярче после неожиданных занятий любовью у постели больной. Если бы моей матери и впрямь удалось уговорить Микаэлу оставить Шиви со мной, я потерял бы всю мою свободу — в том числе и свободу маневра — в сражении за мою любовь, которая вернулась бы к исходной точке и оставила меня ни с чем, особенно после того, как Дори сумела снова окружить себя любящими и преданными друзьями, которые не оставили бы ее одну. И я имею в виду не только ее сына, который рад был представившейся возможности каждую ночь проводить дома, но и Хишина, постоянно названивающего по вечерам, и, кто знает, может быть, ей удалось бы уговорить старую леди, свою мать, время от времени разделять с ней бремя одиночества, помогая ей навести порядок среди хаоса, царившего в ее спальне и выдвинутых из всех шкафов ящиков для обуви, белья и одежды.
Когда же день отправления приблизился вплотную, сердце мое было уже до краев переполнено печалью, как если только сейчас я понял, чего лишаюсь. И прощание с Шиви стало еще больнее оттого, что все происходило ровно в полночь — странный факт, объяснимый лишь с точки зрения туристической компании, зафрахтовавшей дешевый рейс, который скупила толпа молодых любителей дальних путешествий и низких цен, стремившихся самым экономичным путем добраться до аэропорта в Каире — начальной точке их долгого путешествия.
Когда я увидел Шиви, упакованную в мешке, похожем на рюкзак, вроде тех, что громоздились вокруг Стефани и Микаэлы (чьи рюкзаки были едва ли не самыми большими), я понял, что мое снисходительное отношение к этому путешествию было, мягко говоря, не совсем ответственным. И хотя я собственноручно сделал своему ребенку все необходимые прививки, согласовав дозы инъекций с двумя самыми уважаемыми педиатрами нашей больницы, я не мог избавиться от мысли, что отъезд следовало перенести на другое время, для того, хотя бы, чтобы убедиться в отсутствии у Шиви каких-либо, связанных с прививками, осложнений. Сама Шиви выглядела вполне здоровой и счастливой, судя по тому, как светилось радостью ее личико; когда она с любопытством разглядывала юных путешественников, непрерывно вертевшихся возле
