виду?
Но тут уже она заколебалась, и по лицу ее промелькнула легкая улыбка. А затем она стала смотреть туда же, куда смотрели мои родители. А именно, в сторону двух автобусов, только-только возникших у въезда в каньон и переполненных приглашенными гостями, которые, как боялся Эйаль, вполне могли и не приехать. Но они приехали.
С этого момента каждую минуту кто-то звал Микаэлу помочь со вновь прибывшими, и она, уходя, извинялась все с тем же типичным, вывезенным из Индии, жестом, чтобы в следующую секунду затеряться в толпе, хлынувшей на поляну и растекающейся в разные стороны вместе с сумерками, которые, казалось, эти люди, прибывшие с севера, принесли с собой. Позднее я выяснил, что она тоже, подобно Хадас, имела прямое отношение к киббуцу, не будучи его членом, хотя ее родители покинули его, когда ей было шесть лет; тем не менее время от времени она наезжала сюда, нанимаясь на сезонную работу, которая могла оборачиваться и помощью на кухне во время вот таких, как эта, свадебных церемоний, и работой официантки в киббуцной столовой, или еще чем-то подобным. Меня все это очень тронуло, и некоторое время я следил за ее мелькающей то тут, то там фигуркой, но потом мое внимание было отвлечено целой вереницей давно исчезнувших из моей жизни друзей по университету и даже школе. А также парочкой профессоров из больницы «Хадасса», которых Эйалю удалось уговорить приехать на свадьбу и к которым он в благодарность, очевидно, за дорожные мучения, проявлял все это время особое внимание. При этом сам Эйаль выглядел умиротворенным, и в его глазах снова появился озорной блеск. Он затеял всю эту суматоху со свадьбой в киббуце не только для того, чтобы сэкономить денег, но и потому еще, что вынашивал планы (дурацкие, по-моему) бросить работу в больнице и перебраться жить в этот или подобный киббуц в Араве, чтобы приобрести опыт в более «выразительной», как он это называл, области медицины, и жить там, наслаждаясь тишиной и спокойствием.
Мои родители, которые сидели сейчас, потягивая вино, принесенное им Микаэлой с предупредительной готовностью, поглядывали на меня с каким-то странным задумчивым выражением. Было относительно тихо — никакой назойливой грохочущей музыки, как это бывает обычно, слышны были только мягкие гитарные аккорды, доносившиеся с того места, где слабо проглядывался силуэт гитариста. Не было видно и разгулявшихся, ошалелых от возбуждения среди взрослых детишек, обычно ведущих себя на подобных мероприятиях, как оголтелые рэкетиры. У матери Эйаля не было родственников, а родные ее покойного мужа прервали с ней, после его самоубийства, все отношения. Так что большинство гостей были либо членами киббуца, либо друзьями новобрачных, в большинстве своем молодежь, многие из которых приехали в одиночку. Молодые врачи из «Хадассы» вели себя благовоспитанно под взыскующими взглядами своих профессоров. И только один ребенок, мальчик, приехавший из Иерусалима, сидел совсем тихо между матерью и отцом. Это был тринадцатилетний, умственно отсталый, младший брат Амнона и его родители, которые, подобно моим, были приглашены на свадьбу, поскольку Эйаль проводил много времени в их доме после смерти своего отца. А он, Эйаль, был не из тех, кто забывает сделанное ему в прошлом добро.
И родители Амнона, и мои собственные, похоже, были весьма польщены, получив приглашение на эту свадьбу, равно как и обрадованы встречей. Некоторое время они посвятили собственным делам, имевшим место в последние годы, а затем перечили к воспоминаниям о наших, полузабытых уже, подвигах в детстве, после чего мой отец сделал попытку выяснить, как обстоят дела у Амнона с завершением его докторской диссертации, — и здесь, к моему изумлению, я увидел, как моя мать, которая никогда не дотрагивалась до отца на людях, в темноте сжала его бедро, острым своим чутьем ощутив, что родители Амнона меньше всего хотели бы углубляться в эту тему, которая заставляла их смущенно умолкнуть, а моя мать меньше всего на свете хотела бы оказаться причастной к этому смущению.
Отец мгновенно уловил намек и прекратил свои расспросы, тем более что Микаэла очень удачно появилась с большим подносом в руках, предложив всем нам попробовать по куску горячего пирога, восхитительно благоухавшего мясной начинкой. Похоже было, что свадебный протокол предусмотрел подачу подобного кушанья непосредственно перед церемонией бракосочетания, с тем чтобы мысли о еде не отвлекали внимания гостей от происходящего торжества, к которому следовало отнестись со всей серьезностью и которое было задумано и подготовлено в оригинальном стиле с участием двух раввинов реформистского направления — мужчины и женщины, специально приглашенных в киббуц из соседнего поселения Иахель неподалеку от Эйлата. Мне не терпелось оказаться с Микаэлой в каком-нибудь укромном уголке и потолковать с ней: что именно имела она в виду, когда говорила о «моей истории». Ее страстное увлечение Индией, в котором она нам призналась, ее намерение вернуться туда при первой возможности вызвало у меня соблазн сравнить ее впечатления с моими собственными. И, не доев свой кусок пирога, который неожиданно оказался изумительно вкусным, я поднялся и положил ей руки на плечи до того, как ее поглотила орда молодых киббуцников, друзей Хадас, которые только что вернулись из душа после завершения дневных трудов.
— Извини, Микаэла, — сказал я, намеренно обращаясь к ней по имени, — можно мне поговорить с тобой кое о чем?
Она покраснела, как если бы мои ладони, лежавшие на ее плечах, придавали вопросу некую интимность.
— Поговорить? Почему бы нет? — ответила она.
— А когда? — продолжал я настаивать. — Когда ты освободишься?
Она посмотрела на меня своими огромными глазами.
— Я уже свободна, — ответила она без улыбки. Лицо ее было очень серьезно. — Мне только нужно вернуть поднос. — И она отправилась к буфетной стойке, чтобы вернуть поднос.
А я остался ждать ее в окружении гостей Эйаля, всех этих старинных друзей детства, обдумывая пришедшую мне в голову мысль, которая могла на первый взгляд показаться столь же удивительной, сколь и безрассудной, хотя на самом деле была отчасти вынужденной, но весьма волнующей. Если я и на самом деле готов был жениться для того только, чтобы выглядеть не столь опасным в глазах женщины, которую я полюбил, может быть тогда именно такая девушка — «буддистка» — вроде вот этой, вежливой и жизнерадостной, перелетающей свободно, как птица, с места на место воплощения духовных исканий, — может быть, именно такая девушка и подходит мне.
Она сняла свой маленький передник, повесила его на спинку стула и сказала с доверчивой улыбкой:
— Ну вот… вся твоя.
— Тогда давай переберемся куда-нибудь, где потише, — сказал я, желая намекнуть, что хотел бы с ней не просто поболтать.
Она не удивилась моим словам, хотя на поляне вовсе не было так уж шумно; людей было немало, но они стояли и разговаривали, не производя особого шума. Время от времени они отправлялись в буфет, чтобы отрезать себе еще кусок пирога, пришедшегося, похоже, всем по вкусу. Сначала она повела меня по направлению к киббуцным домикам, но внезапно остановилась, как если бы ей пришло в голову что-то лучшее, а потом зашагала в сторону небольшой ложбины, где мы оказались в тени утеса, — в том месте, откуда начиналась каменистая тропинка, отчетливо просматривавшаяся меж меловых выступов в свете отдаленных лампионов.
— Иди сюда, — сказала она таинственным голосом. — Если ты не хочешь взобраться еще выше, мы можем здесь тихонько посидеть и в то же время увидеть все… до тех пор, пока не начнется церемония.
На мой взгляд, ее нельзя было назвать слишком красивой, но она, безусловно, была очень и очень симпатичной. Ее гибкое тело было слишком костистым на мой вкус, а лицо ее казалось слишком маленьким для таких огромных глаз, которые блестели сейчас в свете восходящей луны, словно два больших светильника. Я взобрался вслед за ней в молчании, удивляясь внезапному ее решению привести меня сюда, на эту продуваемую ветром каменистую тропу, продвигаясь по которой, мы слышали вскрики птиц, поднявшихся со своих гнезд и хлопанье крыльев.
— А буддисты могут жениться? — спросил я, и почувствовал себя идиотом. В ответ она только прыснула от смеха.
— Они могут все, — ответила она, нисколько, похоже, не удивленная моим вопросом. — Буддизм — это не еще одна злобная религия, ищущая как бы сильнее придавить человека или запугать его, это лишь
