еды, высившуюся перед ней.
— Да, я хотел бы поесть, но мои родители спешат уехать. — И внезапно, не в силах сдержаться, добавил: — Но поскольку мне точно известно, что душа существует, разговор наш не окончен, ибо я еще не привел решающих аргументов. Дело в том, что как ты, наверное, слышала, я теперь занимаю место по другую сторону операционного стола. Теперь я уже не хирург, а анестезиолог. А если ты анестезиолог, ты обязан верить в существование души, потому что именно ты своими руками позволяешь душе покинуть тело, с тем чтобы в нужный момент она могла без помех вернуться обратно.
— Значит, ты вот так взял и превратился в анестезиолога? — тихо спросила она, делая большой глоток вина из бокала в ее руке, стараясь уловить важность произошедших изменений, поскольку мир медицины не был для нее полностью чужим после трех месяцев работы с «тротуарными врачами» в Калькутте.
— Да, — ответил я и снова не смог удержаться, чтобы не добавить несколько слов, которые должны были ей понравиться: — Я укладываю тех, кто без меня не мог бы уснуть, и кто без меня мог бы никогда не проснуться.
Она уловила мой намек, но мимолетная улыбка на ее губах выдавала какую-то примесь горечи и была совсем не похожа на ту искреннюю и дружелюбную улыбку, что так пленила мое сердце. Мы обменялись номерами телефонов и договорились созвониться где-то в конце недели в Тель-Авиве. Когда я прощался с нею, то заметил мою мать, стоявшую чуть поодаль и наблюдавшую за нами.
Перед тем как двинуться в путь, я решил немного прокатить младшего братишку Амнона, стоявшего возле «хонды» и не спускавшего с машины восхищенных глаз. Я надел ему на голову свой шлем и тихонько поехал меж киббуцных домиков. Он был страшно обрадован, хотя и испуган, и крепко вцепился в мою спину. Его родители тепло поблагодарили меня. Когда мы миновали освещенную площадку киббуца и выехали на основную дорогу, то поняли, что луна, стоявшая высоко в чистом небе, дает более чем достаточно света, и на прямых участках шоссе ничто не препятствует хорошей скорости, уже через тридцать минут мы достигли перекрестка Арава. А еще через двадцать мы миновали белеющие разработки калия неподалеку от Эдома, где дорога завиляла, из-за чего нам пришлось сбросить скорость вплоть до Мертвого моря, но не для того, чтобы полюбоваться величественными очертаниями холмов Эдома, освещенных светом луны, а, в основном, потому, что боялись пропустить отель моих родителей, оказавшийся совсем новым и недавно возведенным строением, расположенным чуть в стороне от других зданий. Было четверть одиннадцатого, когда Амнон ухитрился разглядеть маленький дорожный указатель, который вывел нас на грязную подъездную дорогу, так что гостиницу мы нашли уже в полной темноте. Поскольку мои родители известили гостиничную администрацию, что мы приедем поздно, клерк, заведовавший выдачей ключей, не удивился, увидев их, но несколько побледнел, при появлении мотоциклиста в коже и черном шлеме, вносящего их багаж.
— Может быть, мы найдем здесь комнату для тебя и Амнона, чтобы вы могли здесь переночевать, — предложила моя мать.
Амнону предложение явно понравилось. Он устал после тяжелого дня и ночной смены, и ему очень улыбалась мысль провести эту ночь в гостиничных условиях, где он мог к тому же вдоволь наговориться со мной о том, что происходило на свадьбе. Но я отказался. Мне не терпелось как можно скорее остаться наедине с собой в моей квартире, разобраться во всем, что произошло, а главное — понять, какова теперь будет роль Микаэлы в моей жизни.
— Не волнуйтесь, — сказал я родителям. — Ночь ясна, «хонда» в полном порядке, нас двое, и каждый, при случае, позаботится о другом. — Это было любимое выражение моего отца, и я часто пускал его в ход, уходя ночью с приятелем.
Мы выпили по чашечке черного кофе в гостиничном вестибюле, а я добавил к этому плитку шоколада из стоявшего здесь же автомата, чтобы унять терзавший меня голод, после чего, достав запасной шлем из багажника позади мотоцикла для Амнона, сел в седло, и мы тронулись.
Тем временем луна ушла, но на небе светилось бесчисленное количество изумительно красивых звезд. Прибрежная дорога, которая вела к перекрестку Иерихо, была совершенно пустынна, и мы могли мчаться по ней прямо по середине, как если бы это была наша частная дорога. По тому, как Амнон вцепился мне в поясницу, я понял, что он боится, когда я прибавляю скорость, но спустя какое-то время он не только расслабился, но и стал смотреть вверх и по сторонам и вообще стал получать удовольствие от нашей прогулки. Скалистая громада Массады вскоре показалась у нас слева, в безмолвии ночи похожая на древний авианосец, всплывавший из морских глубин. Несколькими минутами позже мы увидели огни киббуца Эйн-Геди, а также сельскохозяйственной школы, стоявшей над ручьем Аоугот. Дорога пошла вверх к вершине холма, и все, что я мог сделать, это удержать мотоцикл, чтобы он не взвился в воздух и не полетел над водами Мертвого моря, поблескивавшими прямо под нами. А затем последовал спуск к побережью, после которого мы, миновав Мицпе-Шалем, выбрались на ровный участок дороги, на котором мотоцикл мог легко разогнаться до девяноста миль в час. Мы даже не заметили указатель поворота на горячие ключи Эйн-Фешка, и если бы не крутой поворот дороги после пещер Кумрана, мы вообще пронеслись бы мимо, даже не заметив их. И лишь внушительный силуэт старого заброшенного отеля на побережье возле Кальи позволил нам понять, что нам пора уже расстаться с самым заглубленным местом на земле. А затем, миновав перекресток Альмагор, своими зеленеющими рощами уходивший к западу, мы выбрались на пологий откос, поднимавший нас грунтовой дорогой к городу общего нашего с Амноном детства — Иерусалиму.
— Где у нас будет возможность поспорить о твоих астрофизических теориях, Бенци?! — с отчаянием прокричал мне сзади Амнон прямо в ухо, поняв, что на этой скорости он через короткое время окажется возле собственного дома в Тель-Авиве, прежде чем ему представится другой случай спасти меня от нелепых заключений о «Краткой истории времени». Обернувшись, я тоже ответил криком:
— Не знаю!
Я надеялся, что мы сможем посидеть с ним в каком-нибудь кафе в Атаре или еще где-нибудь в районе Старого города, но, похоже, было уже слишком поздно для подобных посиделок — Иерусалим, это не Тель-Авив. Тогда почему бы мне не остановиться где-нибудь у дороги? Может быть, небо над головой поможет мне объяснить мои идеи? И после Мицпе-Иерихо, неподалеку от места с названием Мисхор Адумим, я свернул с магистрали и двинул коротким грязным проселком, ведшим к чему-то, поросшему не то деревьями, не то кустарником на вершине небольшого холма, над которым небо раскинуло свой звездный полог, создававший впечатление безграничности, но и уединенности в то же время, позволяя с большого расстояния разглядеть Иерусалим, уснувший в складках своих холмов. Я стащил с головы шлем и приготовился в ночной тишине объяснить своему другу теорию, которая выкристаллизировалась у меня в мозгу в последние несколько недель. Но для начала я хотел предупредить его, чтобы он меня не перебивал, сколь странным сказанное мною не показалось бы ему, потому что новые идеи всегда поначалу выглядят нелепо. Он хмыкнул и опустился на траву. Не знаю, почему, но шлема он не снял, и потому выглядел, как рассеянный путешественник, забредший на Землю с другой планеты. В листве деревьев шла какая-то возня — прямо у нас над головами, — похоже, мы нарушили сон всего птичьего населения.
— Хокинг признает, — начал я, — что его занимают две нерешенные проблемы: проблема начала и проблема конца, которые, без сомнения, не могут рассматриваться одна без другой. Первая проблема связана с теорией Гуса об инфляционном расширении, при котором Вселенная расширяется со все возрастающей скоростью, начиная с первых же мгновений после Большого Взрыва. И вторая проблема — это то, что ожидает Вселенную в конце. Хокинг отрицает возможность того, что Вселенная потихоньку будет безостановочно расширяться и впредь, до тех пор, пока силы гравитации, о которых я с изумлением узнал, что они являются самыми слабыми из сил, существующих в природе, но которые тем не менее достаточно сильны, поскольку не встречают противодействия, будут возрастать в расширяющейся Вселенной до тех пор, пока силы гравитации и силы, вызывающие это расширение взаимно не уравновесят друг друга. И тогда Вселенная перестанет расширяться. Но в этом случае мы должны задаться вопросом, как согласуется драматическое, таинственное, необъяснимое возникновение этого самого Большого Взрыва, который из точки, имеющей нулевые размеры и безграничную плотность, создал всю эту огромную Вселенную, как согласуется все это с тем, что останется в конце, а останется нечто статическое, некий неподвижный миф, неспособный к развитию с превосходным равновесием между гравитацией и силами, вызывающими расширение. Короче говоря, вот вопрос вопросов — какова связь начала мироздания с его концом? Вот о
