Искатель. 1962. Выпуск №3

*

Известный певец Энрико Карузо, купив себе дом, пригласил рабочих ремонтировать его, а сам занял одну комнату, чтобы репетировать арии. Через несколько дней к нему пришел старший каменщик.

— Синьор, вы хотите, чтобы ремонт поскорее окончился?

— Конечно.

— Тогда перестаньте петь. Как только вы начинаете, все бросают работу и слушают вас. И взяться за дело их уже не заставишь…

Позже Карузо говорил, что это был самый приятный и волнующий эпизод в его жизни.

*

Ганс Христиан Андерсен мало заботился о своей внешности. Однажды на улице какой-то человек ядовито спросил его:

— И эту чепуху у себя на голове вы называете шляпой?

Андерсен хладнокровно ответил:

— А эту чепуху у себя под шляпой вы называете головой?

*

Артуро Тосканини и Пьетро Масканьи (автора «Сельской чести») пригласили дирижировать на большом музыкальном фестивале в Милане. Масканьи до смешного завидовал славе своего коллеги и поставил условие, чтобы ему выплатили гонорар больше, чем Тосканини. «Хоть на одну лиру, да больше!» — потребовал он.

Условие было принято. И когда дело дошло до выплаты гонораров, Масканьи получил… только одну лиру: Тосканини дирижировал бесплатно.

*

Однажды Илья Ефимович Репин приехал в Париж. В то время все восхищались фотографией. Репин тоже попытался сфотографировать кого-то из знакомых, но не выдержал и выскочил из-под черного сукна, которым прикрывался, наводя аппарат.

— Так и задохнуться недолго! — вскричал великий художник. — И зачем только выдумали этот аппарат, когда и без него можно прекрасно рисовать портреты?

Леонид Борисов БУДНИ ВОЛШЕБНИКА

Читатель, конечно, помнит книгу Леонида Борисова «Волшебник из Гель-Гью», книгу о большом писателе Александре Грине. Леонид Борисов написал продолжение ее — новую повесть «Спящая красавица», в которой рисует Грина в обстановке революционного Петрограда.

В основе этой повести лежат реальные события. Правда, нередко автор домысливает их, дает простор своей фантазии, стараясь в то же время быть верным жизненной правде.

Александр Грин — неистовый мечтатель. Мечты его — об алых парусах сбывшихся надежд, о счастье, о людях чистых помыслов — это не стремление спрятаться от жизни в непробиваемую скорлупу иллюзий, а жажда увидеть окружавший писателя мир возвышеннее и совершеннее, освобожденным от «свинцовых мерзостей».

И, верно, именно поэтому в октябрьские дни 1917 года Александр Грин так радостно и взволнованно прислушивался к тяжелому шагу матросов на набережной Невы…

Главы из «Спящей красавицы» печатаются ниже..

Не удивляйтесь же, читатель, что иные главы этой истории будут очень коротки, а другие очень длинны, что иные обнимут собою день, а другие — целые годы, словом, что история моя будет то останавливаться, то лететь… Я заверяю читателей, что мною обращено внимание на их выгоду и удовольствие — я сотворен для них, а не они для меня. Вот почему я нисколько не сомневаюсь, что, сделав их интересы главною пружиною моих творений, я найду в них единодушную поддержку моему достоинству и получу от них в дань все почести, каких только желаю или заслуживаю.

Фильдинг

Шестое декабря — «Никола зимний», царский день, последний царский день в России. Именины верховного главнокомандующего, повелителя всех фронтов, день ангела хозяина всея России Николая Александровича Романова, не знавшего и не понимавшего ни военного дела, ни России.

Его портрет — во весь рост — стоял в круглом зале Народного дома его же имени. Александр Степанович Грин, заплатив гривенник за вход, подошел к портрету царя и, намереваясь обозреть его мельком, на ходу, неожиданно остановился перед ним.

Судьбы царей мало интересовали Грина. Правда, он любил Петра, с любопытством читал о Павле, его забавляли анекдоты о царе-трубаче Александре Третьем, но ни к кому из них он не чувствовал такой ненависти, как вот к этому полковнику с глазами рогоносца и выправкой домовладельца.

Рассматривая портрет русского царя, и чувствуя, и зная, что это портрет последнего царя, Грин сжимал кулаки: слишком долго тянется это царствование, а с ним и все остальное, зависимое от него. И оно же, это царствование, вкупе со всеми прилагаемыми к нему силами неведомо как и откуда обездоливает и унижает личную судьбу его, Александра Грина, человека и писателя.

— Ужо тебе! — едва ли не вслух произнес он, вглядываясь в невыразительные, тусклые черты царя. — А ну, посмотри на своего верноподданного! — уже громко, не смущаясь тем, что его слова могли слышать, сказал Грин. — Я живу в твое царствование, а что ты знаешь обо мне?

Несколько правее, по другую сторону широкой лестницы, был воздвигнут огромный портрет жены Николая Второго. Грин подошел и к нему. Брезгливая улыбка высокородной дамы взбесила Грина.

— Злая мамзель! — Он показал царице язык и погрозил ей кулаком. Хотел было уже уйти, но кто-то, наблюдавший, видимо, за ним, взял его под руку. Грин почуял недоброе.

— Пусти! — сказал он. — Не трогай, слышишь, пусти! Ты кто?

Человек, задержавший его, был молод, привлекателен и, судя по глазам, насмешливо голубым, умен — и догадлив. На голове его сидела черная суконная кепка, под стареньким осенним пальто был надет пиджак и под ним синяя русская рубашка с блестящими перламутровыми пуговицами.

— Хочу поговорить с тобою. Пойдем-ка в столовую. Чай любишь? Чаем да сосисками Народный дом на всю Россию славится.

«Может быть, попался, а может, что-нибудь интересное начинается», — подумал Грин.

— Денег у меня на трамвай да на пачку папирос, — заявил Александр Степанович. — Утром было много, да, сам знаешь, маньчжурский спирт кусается.

— Зато храбрости прибавляется, — со смехом сказал незнакомец и попросил называть его Николаем Петровичем.

Грин опустился на железный стул, руки положил на квадратный железный стол.

— Вы кто такой, Николай Петрович?