политикой. Ан нет. Когда начинаешь проводить законопроекты, то уже ничем другим заниматься невозможно.
Потом меня довольно быстро избрали первым заместителем, а затем и председателем Верховного Совета БССР. На этой должности, на мой взгляд, было неправильно вставать на чью-то сторону. Нужно было уважительно относиться к любому мнению, которое звучало в парламенте. Это в мире науки на семинарах полная демократия. Иногда студенты выдают очень неплохие мысли. И то, что я профессор, совсем не значит, что мне позволено на них давить. А в политике иное дело: я — начальник, ты — дурак.
— Чтобы считать себя ученым-физиком, нельзя отрываться от науки. Я оторвался от нее в 1991 году. После этого лишь сохранил руководство у нескольких соискателей, которые шли на защиту. Возглавлял до 1995 года ученый совет. Написал учебник с моим коллегой «Основы радиоэлектроники» и даже получил за него в 1988 году Государственную премию. Теперь это уже старье. Я вынужден не покидать политику, так как подведу своих друзей. Но вынужден читать лекции, чтобы заработать какие-то деньги. Это мой хлеб насущный. Как политик тоже выступаю. И всегда говорю: не будьте наивными. Моя главная ошибка была в том, что я воспринимал многих людей гораздо лучше, чем они есть на самом деле. Но я против утверждения, что политика делается грязными руками. И что политика — это искусство возможного. Это все чепуха полная.
— Например, к Вячеславу Кебичу, председателю Совета министров БССР. Он сам потом раскололся, когда написал мемуары. Оказывается, он был против подписания Беловежских соглашений, что будто бы это я его вынудил. Ничего такого не было! Нас было шесть человек, первые и вторые лица, но почему-то говорят только о троих — о Ельцине, Кравчуке и обо мне.
— На Съездах народных депутатов я сидел достаточно близко к микрофону и волей-неволей засветился на союзном телевидении. Потом, когда встал вопрос о назначении высших руководителей парламента, КПСС предложила на все посты своих кандидатов, что вызвало бурное возмущение, особенно у «Белорусского народного фронта». Я к БНФ никакого отношения не имел, даже не заметил, как он образовался — пусть меня простят диссиденты. В общем, БНФ меня поддержал: они были поражены тем, что я говорю по- белорусски. На самом деле это мой родной язык, я его знаю в совершенстве и в моей семье это было культом. В результате, чтобы не обострять ситуацию, меня назначили первым заместителем председателя Верховного Совета республики. Но пришел август 1991 года. Здесь я совершенно четко занял позицию: это контрреволюция.
— Нет, нас было много. Но в руководстве страны я был единственным. Пришел с несколькими депутатами к председателю Верховного Совета Николаю Дементею. Мол, давайте собирать сессию. Он говорит, что звонил Анатолию Лукьянову, что ничего такого не происходит. В общем, собирать сессию он отказался. Когда события в Москве повернулись в сторону Ельцина, то 25 августа — а мы требовали собрать сессию 19, 20, 21 августа, как раз в дни путча — вопрос решился. Дементей вынужден был уйти. Место председателя освободилось. Номенклатура сделала ставку на Кебича, а все остальные — на меня. Я два тура подряд набираю голосов больше, чем он, но недостаточно, чтобы быть избранным. И вот приближается последний тур, если ситуация не изменится, то мы оба не будем иметь права больше баллотироваться. Кебич был умным и опытным политиком. Он сделал благородный жест и снял свою кандидатуру. Меня избрали на ура. Но номенклатура продолжила борьбу и пошла другим путем. И довольно успешно, надо сказать.
— Во время ГКЧП никто из них со мной не связывался. Но я лично общался с некоторыми из них до событий. Я вам уже рассказывал про Янаева. Скользкий человек, комсомольский работник, гуляка. Потом было общение со Стародубцевым. В 1990 году группу народных депутатов СССР отправили в командировку в Австрию. Мы летели первым классом «Аэрофлота» на Ту-154, всего человек восемь. Помимо меня там были Стародубцев и компания — все с депутатскими значками. На борту они устроили гигантскую попойку. Пили, всех поносили и очень бестактно обращались с бортпроводницей. А меня они как бы не замечали. Тогда я решил тоже надеть депутатский значок. Те сразу приумолкли, дебош прекратился. И это при том, что в ЦК КПСС мы проходили жесткий инструктаж, как себя вести за рубежом.
Единственный, кто выделялся из этой шайки, был Пуго. Я к нему положительно относился.
— Конечно нет. Беларусь была принудительно русифицирована. Именно борьба за самоидентичность для части населения и стала главной движущей силой перестройки в конце 1980-х... Мой отец провел в лагерях 20 лет только за то, что писал на белорусском языке. Мать из писателей пошла в учителя. Отец не был человеком, дурно относящимся к России. Он протестовал скорее против полонизации нашей страны, чем ее русификации. До 1936 года в Беларуси было четыре государственных языка — белорусский, русский, польский и идиш. А потом начали сажать за сопротивление русификации...Когда я начинал говорить на белорусском в парламенте, ко мне то и дело обращались из зала с просьбой говорить на «нормальном языке». Это была их беда, а не вина. Например, дети офицеров вообще могли не учить белорусский язык в школе...
— Я был против после того, как бегло изучил все предложения Горбачева. Он собрал нас в Ново-Огареве и предложил свое видение будущего СССР. У меня же привычки университетского профессора, от которых трудно было избавиться. Ведь если студент дает вам нелепую бумагу, то вы и говорите ему, что это
