нелепица. Все сидели, и никто не поднимался выступить. Я встал и сказал, что не против, но мне будет неудобно представлять этот договор на ратификацию в Верховном Совете. Тут все неверно терминологически, дефиниции абсолютно недопустимые и так далее. Например, вы, Михаил Сергеевич, называете конфедерацией чуть ли не унитарное государство, где вместо политбюро ЦК КПСС будет президент СССР. Все молчат, как воды в рот набрали. Встает Ельцин и говорит прямо: мол, что за ерунду нам предлагают. Горбачев нас выслушал, встал и ушел. Тогда Ислам Каримов говорит: «Зачем вы, Борис Николаевич, и вы, Станислав Станиславович, нас поссорили с президентом СССР? Идите и уговаривайте его вернуться».
Мы пошли с Ельциным, я его, кстати, по дороге пригласил в Беловежскую Пущу. Нашли Горбачева, выпили по рюмке коньяку и пошли обратно. Ельцин на удивление был предельно корректен и никогда не позволял себе обращаться к коллегам на «ты». В отличие от Горбачева. Только потом уже по телефону в Беловежской Пуще Михаил Сергеевич впервые обратился ко мне на «вы».
— Что Горбачев вам сказал, когда узнал о подписанном соглашении о том, что СССР фактически перестает существовать?
— Мы втроем, с Ельциным и Кравчуком, сели подписывать это заявление. Борис Николаевич в шутку говорит: мол, мы с Леонидом Макаровичем решили, что вы лучший друг Горбачева и поэтому звоните ему и расскажите, что за решение мы тут подписываем. Я же Ельцину также в шутку ответил, что мы с Кравчуком решили, что вы — лучший друг Буша и поэтому звоните ему после моего разговора с Горбачевым. В общем, договорились.
Я пошел звонить по «тройке» самой секретной правительственной линии. Берет трубку какой-то офицер и начинает задавать кучу глупых вопросов: «А это кто звонит? А откуда? А по какому вопросу?» Ежу было ясно, что никто другой не может с этого номера звонить, кроме меня! Потом второй офицер взял трубку и заново все вопросы задавал. Наконец надо было выдержать длинную театральную паузу, в чем Горбачев был горазд.
А что происходит на другом конце кабинета? Ельцин звонит по обычному городскому телефону в Белый дом. Дозванивается и, не зная, что я говорю не с Горбачевым, а с одним, другим, третьим офицером связи, уже начинает диалог с Бушем. Козырев громко переводит...
Наконец дозваниваюсь и говорю: «Уважаемый Михаил Сергеевич! Мы здесь подписываем такое-то заявление. Мне поручено вас информировать об этом». Он отвечает таким нагло-поучительным тоном: «М-да! А вы задумались над тем, что об этом подумает международная общественность?» Я говорю, что вот сейчас Борис Николаевич беседует с Бушем, так тот приветствует наш шаг. В трубке наступает мертвая тишина. Я сказал: «Спасибо, я довел до вашего сведения». Ответом было очень долгое молчание Горбачева. Я положил трубку. Никакого благого мата с того конца не было. Более того, Михаил Сергеевич впервые обратился ко мне на «вы».
— Изначально цель была совсем другая. Предстояла очень тяжелая зима. И несмотря на то, что я был горячим сторонником рыночной экономики, понимал, что если мы будем закручивать рыночные гайки, то замерзнем. У нас нет денег, нет авторитета, нет возможности получить кредит и нет возможности что-то купить у России за деньги, так как они стремительно обесцениваются. Поэтому мы хотели попросить чуть- чуть притормозить рынок и попросить Ельцина помочь нам с нефтью и газом. Меня к этому активно подбивал Кебич, хотя сейчас это отрицает. Говорит, что я специально его в Вискули заманил. Когда в Ново-Огареве мы с Ельциным пошли возвращать обидевшегося на нас Горбачева, я говорю Ельцину: «У вас в России такая красивая золотая осень, но и у нас в Беловежской Пуще тоже есть что посмотреть. Приезжайте в гости». Сам я там был только туристом, а на правительственную базу в Вискулях вообще ни разу не ездил. Ельцин с удовольствием согласился.
— Дальше наши службы согласовывали время. Потом мне Кебич говорит: мол, слушай у нас хорошие отношения с Украиной, одинаковые интересы. Давай не будем создавать нездоровую конкуренцию. Я позвонил Ельцину, и тот был не против, чтобы присутствовал и Леонид Кравчук.
— Мы даже не говорили, какие вопросы будем обсуждать. Лишь договорились, что надо бы взять с собой полномочные делегации, чтобы не пришлось в случае чего обращаться к экспертам. Но главный вопрос был — как начинать зиму.
— Уже в Пуще мы начали думать, как же нам быть. Получается, что надо обращаться к Горбачеву, чтобы он как президент СССР поспособствовал поставке углеводородов из одного субъекта СССР в другой. И тогда выходит Геннадий Бурбулис. Хотя я философов и общественников никогда не любил, к нему относился всегда положительно. В общем, он произносит фразу, после которой мы до сих пор остаемся закадычными друзьями: «А не согласитесь ли вы расписаться под такой фразой: «СССР как субъект международного права и геополитическая реальность прекращает свое существование».
Я сразу смекнул. Во всех отношениях хорошо! Хватит нам попечительства. И ответил: «Я подпишу». Потом по очереди согласилась вся шестерка. Затем встал Ельцин и произнес очень длинную не заученную речь с этими его «понимаешь». Мол, хорошо, пусть это будет главной фразой, но надо на эту кость надеть мясо. Чтобы ни сучка ни задоринки. Чтобы показать, что мы ни на кого не нападаем. Сформировали рабочую группу, которая всю ночь готовила соглашение. А утром мы его подписали... Никто там не пил. Все это чепуха. Это уже было потом.
