— «Что я скажу? Когда я с вами вместе, / Я отыщу десятки слов, / В которых смысл на третьем месте, / На первом — вы и на втором — любовь. / Что я скажу? Зачем вам разбираться? / Скажу, что эта ночь, и звезды, и луна, / Что это для меня всего лишь декорация, / В которой вы играете одна! / Что я скажу? Не все ли вам равно?..» И так далее. Подобное не забывается. Конечно, надо учесть блестящий перевод Владимира Соловьева и постановку Бориса Морозова.
— Спектакль с Безруковым. Качественная работа, честная. Но есть одно отличие: Сережа играет в маске, с накладным носом, а я выходил на сцену со своим лицом. После меня никто не осмелился на это. Зачем мне смотреть чужие спектакли, если знаю, что лучше моего Сирано пока все равно нет?
— Но справедливо. И потом кто вам сказал, будто артист может быть скромным? Выйти на сцену — как шагнуть в бездну. И если не будешь уверенным в себе, точно потерпишь фиаско. Но я в состоянии трезво и самокритично оценить свою работу. Такие роли, как Сирано, остаются на всю жизнь. Или взять «Маскарад», поставленный Виктором Шамировым там же, в Театре Станиславского. И через десять лет монологи Арбенина в памяти. С кино подобное редко происходит. Да, помню пламенную речь Забелина из фильма «Свой среди чужих, чужой среди своих»: «Бойцы! Грозные альбатросы революции!..» Эдуард Володарский написал почти стихи. Но это скорее исключение из правил. Чаще снимаешься, а завтра не в силах воспроизвести текст даже в общих чертах. Сейчас идут съемки картины по Стефану Цвейгу. Вроде и литературный материал хороший, и написано здорово, но вы не заставите меня вспомнить эпизод, отснятый буквально накануне. Это выше моих сил.
Спектакль репетируешь по полгода, потом играешь несколько лет, а в кино дубль записали и дальше поехали. Съемочный период уплотнен максимально: быстрее, быстрее, быстрее! По Цвейгу снимают замечательные режиссер Сергей Ашкенази и оператор Володя Климов, места прекрасные —подмосковное имение Лермонтовых, но режиссер поставлен в жесткие рамки. Съемки длятся по пятнадцать часов кряду, люди устают чудовищно, осветители засыпают на площадке — измот полный! Мы с моим партнером Максимом Матвеевым попросили режиссера иначе снять одну из сцен: «Сергей Сергеевич, голубчик, тяжело стоять на месте и говорить, говорить… Давайте хотя бы пройдемся туда-сюда». А он отвечает: «При статике успею до вечера снять еще четыре плана. Если начнем двигать камеры и свет, потеряем не менее часа». Вспоминаю, как работал Марлен Хуциев на картине «Был месяц май». Съемки проходили в Гвардейске под Калининградом. Вечером обсуждаем план на завтра, утром приезжаем на площадку, переодеваемся в военную форму, гримируемся и ждем. Марлен Мартынович в задумчивости смотрит по сторонам, потом говорит: «Сегодня ничего делать не будем. Настроения нет». Разворачиваемся и возвращаемся в гостиницу. И это был не каприз режиссера, он ждал вдохновения, нужного состояния в природе, погоде и, главное, в себе… Герасимов, Бондарчук, Михалков тоже подолгу снимали свои фильмы. Сейчас такое даже представить нельзя. Не беда! Научимся работать по-новому. Учиться никогда не поздно. На съемках «После школы» я по-настоящему балдел от братьев Пресняковых, дебютировавших в роли режиссеров. Они без конца фонтанировали! Готовлюсь к одной сцене, а они неожиданно предлагают совершенно иную. Смотрят так хитро и говорят: «Каюмыч, у нас для тебя сюрприз». После чего начиналась импровизация! А это самый большой кайф для актера, когда режиссер доверяет.
— Это правда! Люди разучились посмеиваться над собой и другими — не зло, без ожесточения. Все слишком серьезно к себе относятся. Для меня это звучит почти как диагноз. Я от ролей отказываюсь, если в них нет юмора, самоиронии. Главное — не путать ее с пофигизмом, безразличием. Равнодушие, на мой взгляд, недопустимо нигде — ни в жизни, ни в работе.
— Фильм получился замечательный. Спасибо режиссеру Сергею Снежкину и сценаристу Валентину Черныху, увы, недавно ушедшему от нас. Мне роль тоже вроде удалась. По крайней мере, так все говорят. А я соглашаюсь. Мы задумывали кино о человеке, а не о политическом деятеле. В этом и залог успеха картины. Сопереживанию русская душа открыта. От политики я всегда старался держаться подальше. Даже в партию не вступил, хотя, было время, товарищи из Фрунзенского райкома КПСС активно заманивали. В Театре Станиславского первичную парторганизацию возглавлял Леонид Сатановский, конъюнктурщик чистой воды, дай ему бог здоровья. Леня сейчас живет в Австралии, давно уже эмигрировал, а в восьмидесятые годы промывал нам мозги рассказами об исторических решениях съездов и пленумов, хотя, по-моему, сам ни во что не верил.
— Тут больше легенд, чем правды. Никита всегда был сильным раздражителем для обывателей, его успешности и популярности завидовали, вот и выдумывали разные байки… Дьяволизация образа, не более. Нет, Никита — искренний человек и не стал бы ничего делать из голого расчета и корысти. Он действует исключительно по убеждению.
— Честно говоря, это дружеская просьба. Не смог отказать, хотя понимаю, что рискую с имиджевой точки зрения. Но у меня эпизодическая роль, на один съемочный день. Играю наставника Назарбаева.
— Почти. Это все-таки собирательный образ. Вот сижу и скрупулезно учу не вставляемый в мои мозги текст. Не умею говорить таким менторским и нравоучительным тоном: «Ты брось эти штучки… Веди себя солидно, иначе рабочие не поймут…» Немного утрирую, но что-то в этом духе.
