Я, знаете, вышел из казачества, и пращур мой Шумейко был даже министром иностранных дел при Богдане Хмельницком. И у нас, у казаков, два девиза: «С Дона выдачи нет» и «Мы никому не кланяемся, окромя царя». Царю — да!
У меня с Ельциным был интересный момент. Я уже работал председателем Совета Федерации. Идет встреча. Он мне начинает выговаривать: мол, на вас тут жалуются, очень уж вы самостоятельный. Я тоже взбеленился и говорю: «Знаете, Борис Николаевич, есть только два человека, которых я уважаю и слушаю... Это вы и я». Он говорит: «Понял». Больше не возвращались к этому вопросу... Было чем другим заняться. Мало того что нефть стоила 13 долларов за баррель! Все рушится, везде пусто, управляемости нет. Есть Ельцин со своим аппаратом и есть Хасбулатов. По старой Конституции по факту председателю ВС подчиняются все советы вплоть до районного и поселкового. У Ельцина вроде вся исполнительная власть, но никто ни черта не подчиняется. Из всех его указов максимум 15 процентов выполнялось, с остальным посылали... Наступило двоевластие, то самое, классическое...
В 1993 году этот узел только Ельцин мог разрубить. На себя взять столько, сколько он взял, особый характер иметь надо. Это, кстати, я приказал отключить канализацию, свет и все остальное в Белом доме. И постреляли по зданию — это уже Павел Сергеевич Грачев покойный. Кстати, стреляли стальными болванками, а здание изнутри загорелось на восьмом этаже... История — она такая вещь. Каждый будет свое рассказывать. Почитаешь Коржакова, так это он руководил страной... Но стреляли действительно стальными болванками. Если бы настоящими, то от дома руины бы остались. Знаю, сам танкист. Служил в армии три года.
— У меня с ним конфликт вышел. Руцкой человек, как бы сказать, не очень обычный. Когда в Кремль въехали, он заказал портрет Петра I. Но со своим лицом. Это уже о многом говорит.
Правда, надо отдать должное: он на войне был, там три раза катапультировался. В плену афганском побывал. Пальцы плоскогубцами ломали. Но вот странность его проявилась в том, что он все время считал: мол, он сам стал вице-президентом, а не Ельцин его пригласил. Ну, считал и считал. Удивительно, что сам попросился на сельское хозяйство. Потом даже защитил докторскую по этому делу. Разобрался, наверное. Так вот, проводим мы совещание, горючего нет, а уборочная начинается на Кубани, в Ставрополье и на Дону. Я прожил на Кубани 26 лет и хорошо этот предмет знаю. Стоит бочка с соляркой, все подъезжают и набирают. И у каждого там троекратный запас. Советский Союз был устроен так, что у тебя всегда на всякий случай склады всем забиты, но ты всегда всем говоришь, что ни хрена нету. Я позвонил прямо из Овального зала Кремля главам администраций, всех спросил, что да как. Да, говорят, все нормально. А он раздул это.
Говорю: «Александр Владимирович, вы когда-нибудь на уборочной были?» — «Нет, и вы меня этим не уели». Да я уедать не собирался, просто спросил. А он чуть не приказывает: «Дайте из Госкомрезерва горючее, а потом восполните». Говорю: «Александр Владимирович, когда шла война, даже Сталин не разрешал из Госкомрезерва ничего брать». Он распаляется: «По моим данным, войны в ближайшее время не будет, поэтому дайте топливо!» Звонит Ельцин по прямому: «Что у вас там с Руцким?» — «Борис Николаевич, не дам я ничего из Госкомрезерва, что он как ребенок. Все это плач Ярославны...»
Успокоился Руцкой, пришел мириться, с бутылкой. Помирились. Он мне говорит: «Ухожу я из сельского хозяйства. Я у Бориса Николаевича напросился на коррупцию. Буду теперь коррупционеров выявлять». А на деле перешел на сторону Хасбулатова. И Хасбулатов первым делом сказал ему: «Надо Шумейко убрать». Появились «чемоданы с компроматом». Насвистел Руцкой там на меня целую гору, набрал всякого дерьма.
Ельцин вызывает меня и говорит: «Я сейчас указ напишу и освобожу и вас, и его. Вы разберитесь со всем этим. Я не верю, что вы там что-то такое натворили». Говорю: «Хорошо, Борис Николаевич, раз так надо, значит, надо».
— Два самых главных обвинения: завод детского питания для Московской области и 7 миллионов долларов помощи Москве. Дескать, я выделение этих денег подписал, а их расхитили. Пошел я в прокуратуру. Месяц туда отходил как на работу.
— Степанков был генпрокурором, но, кроме того, он являлся депутатом в хасбулатовском Верховном Совете. Я ему говорю: «Что ты делаешь-то?» — «А что мне делать: Хасбулатов с Руцким каждый день по два раза звонят — когда, мол, ты Шумейко посадишь. Отвечаю, что нет доказательств. Они говорят, мы тебя самого тогда уберем». Так вот, первый эпизод такой. Пришел ко мне Тяжлов, глава Московской области тогдашний, и говорит, что детского питания нет, но у области деньги остались во Внешэкономбанке, 7 миллионов. Я написал бумагу. Они закупили где-то миллиона на два этого питания, а потом говорят: «Давай на оставшиеся деньги завод купим и сами будем его производить». Я еще подумал: вот молодцы! И мы все переиграли. А к Тяжлову приходит следователь: «Где остальные миллионы?»
Или «дело по Москве». Следователь мне говорит: «Вот, Владимир Филиппович, смотрите: Лужков девять раз ходил в правительство, хотел получить валюту, которая во Внешэкономбанке осталась. Восемь раз ему Гайдар отказал. Один раз он пришел к вам — и вы сразу все решили». А у меня было прямое поручение президента по этому поводу! Назавтра приношу в прокуратуру жалостливое письмо Лужкова: «Уважаемый Борис Николаевич, крупы осталось на 2 дня, сахара на 3, соли на 3, если мы не восполним запасы, москвичи забастуют...» И резолюция Ельцина уже мне: «Шумейко, взять немедленно под контроль». Москва получила деньги и закупила продукты. Вот и весь криминал...
— Якубовский необычный человек, необычного склада ума. Он смотрел на вещи, как потом оказалось, через призму выгоды: есть она или нет? Был такой генерал, царство ему небесное, Кобец Константин Иванович, несколько дней даже занимал пост министра обороны. Я с ним не то что дружил, а очень сильно
