войны во Вьетнаме в конце 1960-х годов.
Завоеванные Филиппины превратились в базу для американской экспансии в Восточной Азии. Международная ситуация этому благоприятствовала. В 1884 году китайское правительство потерпело поражение от Франции, а в 1895 — от Японии. Консервативное и некомпетентное правительство императрицы Цыси срывало все попытки реформ, создавая условия для мощного социального взрыва. Он не заставил себя долго ждать. За наводнением 1898 года последовало народное восстание ихетуаней (боксеров), которое быстро обернулось против иностранного присутствия в стране. В 1900 году боксерами был убит немецкий посланник в Пекине, большое количество других европейцев и китайских христиан. Это дало повод для очередной интервенции, в которой наряду с немцами и англичанами приняли участие французы, австрийцы и итальянцы. Россия заняла Манчжурию. Поддержали интервенцию и Соединенные Штаты.
Весной 1898 года газета «The Nation» хладнокровно констатировала, что Китайская империя распадается: «Ничто не может спасти ее и единственный вопрос в том, кто приберет к рукам ее части»[1136]. Американская публика вполне созрела для того, чтобы поддержать участие в дележе.
Приобретение собственных колоний в ходе испано-американской войны заставило буржуазное общественное мнение в США переоценить и роль других колониальных держав. В разгар конфликта с Испанией «The Nation» писала, что «союз между Англией и Соединенными Штатами сейчас, после столетия взаимной неприязни и недоверия, становится задачей практической политики»[1137]. Английская колониальная практика теперь представала перед читателями газеты исключительно в позитивном свете, а необходимость сотрудничества двух держав обосновывалась отнюдь не прагматическими, а самыми высокими соображениями. В то время как американцы заботятся о развитии демократии в бывших испанских колониях, миссия Британской империи состоит в распространении просвещения в Азии. Потому любое ослабление ее позиций на Востоке «будет означать поражение цивилизации, которая будет отброшена назад по меньшей мере на столетие»[1138].
Однако по сравнению с европейскими державами Соединенные Штаты все же оставались в Китае на вторых ролях. Наибольшую активность в новом натиске на Китай проявили Россия и Германия, ранее не имевшие сильных позиций в Поднебесной империи. В 1900 году американская газета с завистью и восхищением констатировала, что завоевав Манчжурию, Россия «присоединила одну из богатейших провинций мира»[1139]. Как и другие колониальные захваты, российская экспансия пойдет исключительно на пользу покоренному народу, и под властью Романовых китайское варварство уступит место русской цивилизованности: «Россия наверняка введет в этом регионе передовую цивилизацию, под ее властью там воцарится порядок, а за ним непременно последует и процветание»[1140].
Этим надеждам, однако, не суждено было сбыться. Дележ добычи в северном Китае обернулся острым конфликтом, а затем и войной между Россией и Японией. Разгромив русские войска на суше, японцы завершили войну 1904–1905 годов, потопив русский флот в Цусимском проливе и заняв отчаянно сопротивлявшийся Порт-Артур. Для России исход войны означал начало эпохи революционных потрясений, для Японии знаменовал ее восхождение в качестве новой империалистической державы, претендующей на равные права и влияние со своими европейскими партнерами и соперниками.
А для Америки успех Японии означал появление нового и неожиданного соперника, с которым еще предстояло столкнуться в кровавом конфликте.
X. Кризис гегемонии
Политики и экономисты в середине XIX века так же, как и в первые годы XXI века, были убеждены, что интернационализация капитала и развитие торговых связей приведет к миру и процветанию, сведя на нет войны и конфликты между государствами. «Либеральная буржуазия той эпохи, даже если на практике она стремилась к господству в мире и эксплуатации ресурсов планеты, искренне верила, что повсеместное утверждение принципов свободной торговли и капиталистических отношений в конечном счете приведет к гуманному мировому порядку, где не будет границ, где будут царить мир, гармония и единодушие»[1141], — иронически писал Палм Датт в 1936 году. Для человека, пережившего Первую мировую войну, эта ирония была горькой и оправданной. Между тем в начале XX века мало кто ждал, что предстоящая эпоха окажется столь трагичной и кровавой.
Политика глобальной интеграции, проводившаяся общими силами всех мировых держав на протяжении нескольких десятилетий, привела не к исчезновению противоречий, а напротив, к тому, что они приобрели невиданный ранее масштаб, интенсивность и взаимосвязь. Результатом этой политики оказались конфронтация между державами и война.
Оценивая перспективы империализма, Ленин справедливо ссылался на неравномерность развития ведущих западных стран: «равномерного развития отдельных предприятий, трестов, отраслей промышленности, стран при капитализме быть не может»[1142]. Ускоренное развитие Германии и Америки, догоняющих и опережающих старые европейские державы, вело к неизбежному перераспределению влияния, ролей и ресурсов в мире. А это означало конфликт.
Германия и Соединенные Штаты все более открыто и сознательно претендовали на мировую гегемонию. И хотя военно-политическое положение Британии оставалось доминирующим, поддерживать его становилось с каждым годом все сложнее.
К счастью для Англии, претенденты на ведущую роль в мире должны были иметь дело не только со старым гегемоном, но и друг с другом, а также с поднимающимися региональными державами, такими как Россия и Япония. В ходе начавшейся борьбы правящие классы США и Германии выработали две противоположные стратегии по отношению к старому гегемону, и именно столкновение этих двух стратегий в значительной мере определило ход конфликта между империалистическими державами XX века.
Стратегия Германии была жестко наступательной. Она предполагала конфронтацию, захват колоний и подрыв влияния. Даже если главным объектом агрессии оказывалась не Англия, а соседние с Германией континентальные государства — Россия и Франция, для британского правящего класса не было секрета в том, что именно его глобальная гегемония находится под угрозой. А потому империя готова была защищать французские, бельгийские и русские интересы с неожиданной решимостью и бескорыстием.
Напротив, стратегия США на фоне германского вызова состояла в поддержке Британии. На протяжении XX века Америка постоянно демонстрировала Англии готовность выступить ее партнером и защитником, причем, со своей стороны, демонстрировала не меньшую лояльность и бескорыстие по отношению к Лондону, чем Лондон по отношению к Парижу. Но постепенно стареющая и осаждаемая врагами империя превращается в заложника своего союзника. А союзник из младшего партнера — в равноправного и, наконец, в старшего.
ГЕРМАНСКИЙ ВЫЗОВ
«При сопоставлении важнейших экономических показателей — удельного веса колониальных владений, вывоза капитала и внешней торговли Германии с ее местом в мировом промышленном производстве станет ясно, почему германский империализм отличался особой агрессивностью»[1143], — писал советский историк В.И. Дашичев. Подобная «несправедливость» в распределении глобального влияния европейских стран и народов вызывала возмущение не только немецкого правящего класса, но и значительной части общества, воспринимавшего Германию как жертву притеснений со стороны других европейских стран. Право немцев на расширение
