просто вымогала взятки). «Чеченская версия» взрывов фактически лопнула. Но это уже не имело никакого значения, ибо на Кавказе уже шла полномасштабная война. Организаторы осенней подрывной кампании явно достигли своей цели.
К середине октября версия относительно присутствия в Чечне бен Ладена и других международных исламских террористов также лопнула, но к тому времени российская армия уже вторглась в Чечню. А эксперты, близкие к военным кругам, могли открыто заявлять: «Есть в Чечне Усама бен Ладен или нет, это значения не имеет. Россия вынуждена продолжать широкомасштабную антитеррористическую операцию, чтобы лишить возможности Хаттаба и Радуева, Басаева и Масхадова вести террористическую войну в Чечне и за ее пределами»[267]. Таким образом, в число «террористов» вместе с признанными экстремистами Хаттабом, Радуевым и Басаевым был записан и Масхадов, законный президент Чечни, которого никто даже не обвинял в организации террористических актов.
К ноябрю 1999 г. информационная война достигла такой интенсивности, какой Россия не знала со времен расправы Ельцина над парламентом в 1993 г. Разница была лишь в том, что в 1993 г. масс-медиа были консолидированы вокруг власти. Теперь соперничающие элитные группировки, восхваляя мудрое руководство армии и решимость правительства на Кавказе, параллельно призывали к расправе друг над другом. Это происходило на фоне постоянно циркулирующих слухов о болезни или о предстоящей отставке Ельцина. На сей раз об отставке говорили не противники президента, а люди из его ближайшего окружения, ведь досрочная и добровольная отставка гарантировала, что Кремль сможет контролировать процесс передачи власти, а премьер-министр Путин до выборов и без выборов займет место президента. Слухи эти то опровергались Кремлем, то снова распускались близкими к «семье» людьми, повергая всех в полнейшую растерянность.
Пытаясь успокоить Кремль, Лужков начал «давать задний ход», напоминая, что он еще не заявлял о намерении баллотироваться в президенты и, скорее всего, делать этого не станет, а поддержит Евгения Примакова. К тому же на декабрь были назначены выборы мэра столицы. На этот срок их перенес сам Лужков (точнее, подконтрольная ему городская дума), стремясь развязать себе руки перед летними президентскими выборами. В результате же Лужкову пришлось воспользоваться городскими выборами как поводом для публичного отказа от президентских амбиций. На предвыборных собраниях мэр объяснял москвичам, что никогда их не бросит и никакая другая должность ему не нужна. Тем временем чиновники из окружения московского мэра повторяли, что сотрудничество с Примаковым допустимо «только до декабря», т. е. до парламентских выборов. А в президенты пройти самостоятельно «он не в состоянии»[268]. В окружении московского мэра усиливались конфликты.
Остановить информационную войну было уже невозможно. С подачи Кремля на пост мэра выдвинулись заведующий делами администрации президента Павел Бородин (ранее фигурировавший в ряде скандальных дел с сомнительными многомиллионными денежными переводами) и бывший премьер- министр Сергей Кириенко. Телевидение ежедневно расхваливало их невероятные достоинства. Подконтрольный Березовскому первый канал телевидения так же ежедневно поливал столичного градоначальника грязью, публично называя его «вором», «лицемером» и т. д. Даже выигранные Лужковым судебные иски не остановили деятелей первого канала, среди которых особо отличался Сергей Доренко, прозванный среди журналистов «самураем Березовского»[269].
Лагерь Лужкова казался все более растерянным, кремлевская «семья» наступала, но двигал ею уже не азарт, не возбужденная жажда победы, даже не стремление к власти и обогащению, как в 1991 и 1993 гг., а обыкновенный страх. Политическая система, построенная на крови октябрьского переворота 1993 г., разваливалась на глазах. Процесс вышел из-под контроля.
Кремлю нужна была только победа. Параллельно с кампанией по политическому уничтожению группы Лужкова «семья» сделала ставку на военную победу в Чечне. Опять, как и в 1994 г., считалось, что успешная военная кампания может списать все экономические катастрофы, воровство, достигшее фантасмагорических масштабов, некомпетентность, фальсификацию выборов, отсутствие внешней политики. Чечня в 1999 г. так же идеально подходила для «маленькой победоносной войны», как и за пять лет до того. С одной стороны, у Кремля не было стратегии развития отношений с Чечней, а с другой — неразрешенный конфликт на юге страны мог использоваться во внутриполитических играх. К тому же царившие в Чечне порядки не вызывали сочувствия у российской публики.
«Что бы ни творилось — заполыхала война, разразилось землетрясение, налетело цунами, наступил голод, страну охватила чума, накрыло радиоактивное облако, — но, если это идет на пользу сохранения власти семьи, она все примет безропотно, даже с благодарностью, ибо уверена, что все эти беды ее не коснутся, а другие люди не в счет», — писал коммунистический депутат на страницах газеты «Ведомости»[270]. А антикоммунистический «Московский комсомолец» констатировал: власть «хочет с помощью десантно-штурмовых операций смахнуть с политической шахматной доски абсолютно все фигуры и начать свою, новую партию вместо той, которая складывается сейчас»[271].
И это Кремлю удалось. По сообщениям прессы, уже 28 сентября Ельцин одобрил подготовленный военными план нового вторжения в Чечню. На сей раз генералы обещали не повторять ошибки, совершенные в 1994— 1995 гг. Впрочем, сомнение в способности военных учиться на собственных ошибках вызывали их же собственные заявления. По телевизору непрестанно показывали разгромленных в первой чеченской войне генералов, которые рассказывали изумленному зрителю, что и в прошлый раз они почти выиграли—только непоследовательность политиков помешала им добить врага.
С первого же дня боев генералы начали врать. Они в десятки раз завышали потери неприятеля и скрывали свои собственные. Они рассказывали, что в северной Чечне ими блокирован Шамиль Басаев, который тем временем давал пресс-конференцию в Грозном. На востоке есть пословица — «Не хвались, едучи на рать». Ельцинским генералам эта пословица явно была неведома. Не выиграв ни одного сражения, не вступив даже в серьезный бой с неприятелем, они буквально заполнили прессу и телевидение победными реляциями. То они сообщали о тысячах убитых боевиков (признавая, правда, что тел погибших найти не удалось), то демонстрировали совершенно неповрежденные чеченские окопы, рассуждая о невероятно высокой эффективности артиллерийского огня. «Мы не повторим прошлых ошибок», — как заклинание повторял генерал Виктор Казанцев, которому поручили командовать операцией. Он даже обещал захватить Чечню, не занимая населенных пунктов и не штурмуя Грозного: «Что в нем такого ценного?»[272] Была введена военная цензура. За бахвальством военных скрывался непреодолимый страх перед неприятелем.
Сравнительно легкое продвижение войск по равнине северной Чечни, где население в принципе настроено пророссийски, было объявлено доказательством возросшей эффективности армии, хотя в 1994 г. ту же северную Чечню войска прошли не только быстрее, но и с существенно меньшими потерями. «Российские лидеры дураки, если они думают, будто начинающаяся война будет легкой прогулкой, что нынешнее слабое сопротивление чеченцев — прелюдия к краху их движения за независимость, — писал военный обозреватель «The Moscow Times» Павел Фельгенгауэр. — Сегодня чеченцы организованно отступают, но за этим последует не капитуляция, а яростные и хорошо спланированные контратаки. Чеченский президент Аслан Масхадов — известный мастер военной тактики — согласно имеющимся данным, снова координирует действия чеченских сил. В войне 1994—1996 его руководство обеспечило чеченцам победу»[273].
Генералы настаивали, что их единственной ошибкой было недостаточное использование авиации и артиллерии в первой чеченской войне. На этот раз авиацию стали использовать активнее. Результат: если за всю чеченскую войну 1994—1996 гг. российская армия потеряла один самолет, то за первую же неделю боев второй чеченской войны — сразу два (и один в Дагестане). Увы, главной «ошибкой» была сама война. И ее-то как раз не только не собирались признать или исправить, но, напротив, готовы были усугубить. Увеличив вдвое численность войсковой группировки, нагнав на передовую толпы необученных рекрутов, генералы надеялись за счет превосходства огневой мощи и дешевой солдатской крови избежать повторения чеченского позора 1996 г.
Итак, 2 октября 1999 г. российская армия повторно пересекла границы Чечни и вторглась в республику. Чеченский поход «семьи» начался. «Опять на те же грабли», — мрачно констатировал «Московский комсомолец»[274].
