Защита столицы — чисто символическое действие, как бой при Бородине, который дал Кутузов французской армии.
Российские генералы начали войну, не задумываясь ни о технических проблемах снабжения, ни о трудностях, с которыми сталкивается авиация, ни о том, что войска несут потери от обычного переохлаждения. На передовую бросали необученных новобранцев, которых в репортажах торжественно называли «свежими войсками». В ноябре — декабре под Аргуном, Урус-Мартаном и Грозным армия натолкнулась на упорное сопротивление и начала нести катастрофические потери, которые на первых порах удавалось скрывать от российской общественности благодаря военной цензуре. Бессмысленные лобовые атаки сменялись бездарно спланированными обходными маневрами, в результате которых российские передовые колонны оказывались отрезанными от собственных частей и уничтожались. Артиллерия и авиация, как всегда, били по своим, солдат было нечем кормить, а на рынках «освобожденных» федералами районов солдаты оживленно торговали с повстанцами. Боевики приобретали оружие, боеприпасы и горючее в обмен на еду и водку. Мародерство и дезертирство стали обычными явлениями. Армия разлагалась на глазах.
Генералы почему-то считали, что чеченцам будет трудно зимовать в горах (хотя зимы 1994—1995 и 1995— 1996 гг. дудаевские боевики, гораздо менее подготовленные к партизанской войне, чем отряды Масхадова, все же пережили без большого труда). При этом никто не задумывался о том, как будут зимовать в Чечне сами российские подразделения. Коммуникации находились в ужасающем состоянии (хуже, нежели в 1994 г.), а разрушенный Грозный — точная аналогия сожженной Москвы в 1812 г. — не был приспособлен для зимних квартир огромной армии. Замысел Масхадова оказался прост и понятен всякому, прошедшему начальную военную подготовку. Партизаны, действующие малыми группами, не вступая в бои с крупными армейскими частями, дезорганизуют снабжение. Дело довершает коррупция, которой давно славится ельцинская армия. Не разгадали этот замысел только профессиональные полководцы, руководившие российскими войсками.
Военная пропаганда повторяла, что на сей раз мирные жители встречали армию гораздо дружелюбней, чем в 1994 г. в северной Чечне, где разместилась большая часть российских сил и преобладали пророссийские настроения. Более того, тогда значительная часть территории северной Чечни находилась в руках антидудаевской оппозиции, которая в начале первой войны даже поддерживала федеральные силы с оружием в руках. На этот раз подобных сил в северных районах Чечни не было, а это значит, что психологически и политически положение армии оказалось даже хуже.
Дудаев обещал людям, что Чечня будет демократическим, светским, социалистическим и процветающим государством. К 1999 г. чеченцы получили нищету, беспорядок, власть бесконтрольных и коррумпированных полевых командиров, наступление религиозного экстремизма, которому Масхадов делал уступку за уступкой. Война 1994—1996 гг. заменила дудаевскую советизированную военную элиту в Чечне на полевых командиров типа Басаева, не прошедших советской выучки и не обладавших военной этикой Дудаева и Масхадова. Видимо, в Кремле полагали, что по сравнению со всем этим российская власть будет выглядеть более привлекательно. Но хаос, который российские военные сумели за несколько дней создать на контрольно-пропускных пунктах между Чечней и Ингушетией, коррупция и расизм гражданских и военных властей отталкивали от армии даже симпатизирующих России чеченцев. Кстати, помнили в Чечне не только безобразия трех последних лет «независимости», но и кошмар предшествующего российского вторжения. Эксцессы со стороны армии еще больше оживляли эти воспоминания. Напротив, боевики, уйдя в подполье, снова выглядели героями. Российские власти не могли ни восстановить Чечню, ни создать там рабочие места. Они лишь продолжали разрушение. А это значит, что у молодежи даже в северной Чечне просто не оставалось других занятий, кроме стрельбы по движущимся мишеням, одетым в форму Российской армии.
Поведение военных свидетельствовало о полном отсутствии сколько-нибудь внятного плана. «Почему сейчас командиры “берегут жизни военнослужащих”, а в Ботлихском и Новолакском районах Дагестана это их совершенно не заботило? — спрашивал “Московский комсомолец”. — Потом, в сентябре, заговорили о надежной защите границы с Чечней, но никто не собирался идти в глубь ее территории. Прозвучало название будущей операции федеральных сил: “Создание санитарного кордона”. Почему планы изменились? Почему “санитарный кордон” решили создавать на северных территориях Чечни, а не за ее пределами? Почему “санитарной зоны” оказалось мало и войска двинулись в глубь Чечни? Почему сейчас говорят о штурме Грозного, хотя еще месяц назад об этом речи не было?
Такое впечатление, что ходом боевых действий дирижирует какой-то оголтелый тип, который сам не знает, что ему надо. Или, наоборот, очень хорошо это знает, но его “надо” очень далеко от тех целей, которые публично декларируют власти»[289].
Журналисты «Московского комсомольца» были убеждены, что на самом деле за войной в Чечне скрывалась борьба за контроль над транспортировкой каспийской нефти. Эффективный контроль над Чечней требовался для обеспечения «северного транзитного маршрута» через Россию (либо по старой советской трубе, идущей под чеченской территорией, либо по новому трубопроводу через Дагестан). Изменения в поведении российских военных на Кавказе странным образом совпадали с изменением обстановки вокруг «Каспийского проекта». В конечном счете, однако, Россия проиграла конкурентам. Во время европейского саммита в Стамбуле 18— 19 ноября 1999 г. Азербайджан при посредничестве США подписал соглашение с Грузией и Турцией о строительстве трубопровода по «южному маршруту». Тем самым война в Чечне была проиграна вне зависимости от того, как складывалась обстановка на поле боя.
С точки зрения борьбы за каспийскую нефть продолжение боевых действий отныне теряло всякий смысл. Но война имеет собственную инерцию и логику, особенно для генералов, журналистов и политиков, которые сделали ставку на «победоносный поход». Кровопролитие должно было продолжаться просто потому, что уже никто не решался признать свои ошибки (и заплатить за это своей карьерой). К тому же в российских элитах наступило самоотравление пропагандой. Восторги интеллектуалов по поводу осенних «побед» превзошли даже бахвальство военных. Любопытно, что все «певцы» чеченской войны, не сговариваясь, запели не только об одном и том же, но даже одними и теми же словами. Стоило Чубайсу сказать про «возрождение» армии, как традиционно критиковавшая его «Независимая газета» написала, что «армия возрождается на глазах»[290].
Все эти восторженные репортажи писались в Москве за тысячи километров от линии огня, в то время как в самих войсках царили иные настроения. Но пока солдаты и младшие офицеры в очередной раз задавались вопросом о том, зачем их послали умирать, генералы уже чувствовали себя победителями — если не в войне с чеченскими боевиками, то уж во всяком случае в противоборстве с «неблагонадежными» журналистами. Пресса и телевидение соревновались в лести по отношению к военному начальству, расхваливали «грамотную подготовку» кампании, «о которой еще каких-нибудь полгода назад побоялись бы говорить даже самые активные сторонники силовой операции»[291] .
Осадив Грозный, генералы оказались перед выбором: начать штурм или, блокировав столицу, бросить основные силы на горные районы юга Чечни, где находились основные базы Масхадова. Второй вариант был в военном отношении более удобен, ибо наступления на юг чеченцы не ожидали. Однако армия сделала то, чего не предполагал никто: распылив силы, она начала в декабре наступление сразу на обоих направлениях. Это был настоящий новогодний подарок неприятелю. Боеспособных войск было мало, добиться перелома ни на одном из направлений было невозможно. Массы плохо обученных солдат и скопления бронетехники создавали дополнительные проблемы для самих наступающих. Новобранцы мешали воевать более опытным подразделениям. Войска надо было кормить и снабжать, а ничего толком не было организовано.
После публичных заявлений о том, что армия не будет штурмовать Грозный, войска были брошены на приступ. Повторилось то же, что и в 1994—1995 гг., — горы солдатских трупов на улицах, сожженная и брошенная бронетехника, упорные бои за каждый дом. Армия действовала с жесткостью, поражавшей даже на фоне эксцессов первой чеченской войны. Жилые кварталы, где прятались русские женщины, старики и дети, обстреливали из систем залпового огня «Град» и «Ураган», реактивных огнеметов, бомбила стратегическая авиация.
Ошибки военных в значительной мере были предопределены политическим заказом. Поскольку война
