— Добро пожаловать, сэр, — сказал доктор Тэйлор, расстегивая еще одну пуговицу. — Я уже собираюсь уходить.
Джо поклонился ему в пояс.
— Всем доброе утро! — провозгласил он. — Он умер? — И захохотал, показывая зубы — сплошную пелену желтизны.
Джо давно покончил с дантистами. Его наградой стала природная золотая улыбка.
— Я знаю, — сказал он, — что с такими гениальными врачами его здоровье вне угрозы!
И снова низко поклонился.
— Заткнись, — тихо сказала Глория. — Доктор Тэйлор, пожалуйста.
— Я собираюсь добавить лишь о событиях прошедшей ночи, — сказал доктор Тэйлор и хохотнул. — Это называется вторым детством. Старый джентльмен будет настаивать, что он прекрасно осознавал, что он делает, мол, нарочно… Сие является лишь отчаянной попыткой переименовать содеянное, хотя в некотором роде такую попытку можно охарактеризовать как весьма изящную. Они хотят уверить себя в том, что все еще могут контролировать свое тело. Друзья, нас всех ждет нечто подобное, если нам посчастливится прожить так же долго, как этот человек. Для смерти, друзья, различий не существует.
Я взглянул на мать.
Доктор Тэйлор усилил свою речь:
— …Он будет продолжать галлюцинировать. Память будет отсылать его назад по всей жизни, он не будет знать, где он и почему, не сможет отвечать за свои поступки. Сестры, к примеру, рассказали мне, миссис… — он кивнул матери, — что он обвиняет вас в довольно… Вам, мадам, не следует огорчаться. Ваш муж уже не тот человек, он — сам не свой. Скажите, он ругался, что вы неверны или плохо относитесь к нему?
Мама промолчала.
— Ну что за страшная тайна? Да, да, доктор! — воскликнула Глория.
— Пусть подобные измышления не причиняют вам беспокойства. Но сейчас я хочу призвать вас к другому — подумайте о себе. О себе в первую очередь. Вам уже не удастся — я говорю это, не пугая вас и не угрожая вам, — ухаживать за ним с надлежащей заботой. Его следует поместить в специальный дом для престарелых. И там за ним присмотрят. В любом случае такой уход, как в этих заведениях, дома вам обеспечить не удастся. Поэтому как можно быстрее отправляйте его. А потом приезжайте к нему в любое время. Вы будете избавлены от пытки созерцания, как час за часом разрушается его тело и дух. Я не слишком резок?
— Вполне откровенно, — сказала Глория. — По крайней мере, правда.
— Я надеюсь, что вы воспримете все сказанное мной как надо. Миссис… — он кивнул матери, — подумайте о себе!
Я взглянул на мать. Она прожила с отцом сорок семь лет. Доктор Тэйлор требовал невозможного. Я пересел к ней.
Тэйлор протиснулся к выходу. Финнеган поймал его там и потряс за руку, будто поздравил знаменитого артиста при выходе со сцены после блистательного выступления. Подводя итоги, доктор Тэйлор улыбнулся нам и махнул рукой, унося на лице маску наилучших пожеланий.
Старый Джо приблизился к нам с матерью, наклонился и прошептал: «Ну и что? Сэм всегда был такой!»
Он сунул мне руку под локоть с грацией boulvardier, и мы вместе прошествовали в б 12-ю комнату.
— Каков вердикт? — спросил отец. Затем, заметив брата, спросил его: — Какого черта тебя занесло сюда? Если нужны деньги, можешь проваливать.
— Я уйду, — парировал Джо, — только хотелось в последний раз взглянуть, перед тем как ты оттопыришься окончательно!
— Только после тебя!
Они начали перебрасываться фразами по-гречески. Я понял только фрагменты. «Обгадил подстилку», где «подстилка» на греческом слэнге значило «нижнее белье». Оба резвились как дети, смеялись и обзывали друг друга непристойными словами. Затем, в разгар перепалки, зашла та самая, кровь с молоком, молодица с сестрой постарше возрастом. Они потребовали очистить палату и, не обращая на нас внимания, начали бесцеремонно готовить отца к ванне.
Финнеган спросил, куда я запропастился, как только я вышел от отца. Он взял меня за руку и сказал: «Проводи меня до машины!» Толкая за локоть, он повел меня к выходу. Проходя мимо группы женщин, я услышал Флоренс. Она излилась в благодарности Финнегану!
Мы шли дальше, Финнеган не остановился, чтобы выслушать Флоренс. Осел топал сзади.
— Спасибо за Тэйлора, — сказал я. — С вашей стороны это…
— Не стоит, — перебил он. — Тебе нужна была помощь. Чем смог, тем и помог. — Он обозрел стоянку, увидел свой «ройс» и быстро пошел к нему, не отпуская меня. — Кроме того, меня волнует не твой отец. Ему уже вряд ли кто поможет. Меня волнуешь ты.
— Я тоже хотел потолковать об этом, — сказал я. — По-моему, я кончился.
— Чепуха! У тебя еще тридцать лет в запасе, тридцать продуктивных лет!
— Я не это имел в виду. Мне кажется, моя полезность компании стоит под большим вопросом. И я бы хотел…
— У тебя кризис, — сказал он. — У меня был такой же. Я преодолел его. Хотя он был поменьше — всего несколько дней. Некоторые называют его «мужской климактерический период», последние любови и прочее, у нас они тоже случаются, как у девчонок. Эксцентрическое поведение, сомнения во всем, импотенция и сомнения в потенции… Я все это знаю. Ты ведь еще и живешь неправильно, ни зарядки, ни питания. Не уважаешь своего тела! Я был у тебя дома. Натоплено до сумасшествия — как ты можешь спать в такой жаре? А зарядку… ведь не делаешь? Не удивительно, что член не встает!
— Хочу опровергнуть вас, — ответил я. — С ним все в порядке. Непорядок в другом.
— Первый признак — отказ члена. Я-то знаю.
— Проблем с этим нет! — вскипел я.
— Хорошо! Хорошо! — пригрозил он. — Жди, и день придет. Я видел, как подобная штука приключается с чемпионами по развратным делам!
— Дело не в моем теле! — сказал я. — Я разочаровался в себе и в мире!
— Ах вот оно что! — протянул он.
— Мне все кажется ненастоящим и ложным.
— Что, к примеру?
— Наша профессия, если хотите.
— Согласен, она на дурачков, и что же с того?
— Сыт ею по горло.
— Каждый день ты занимаешься нестоящими, пустыми делами. Ты окружен вселенской профанацией жизни.
— Я нахожу лжецов во всех знакомых. Я — лжец, вы — лжец, все.
— Разумеется. А как ты мыслишь, что произойдет с нашим миром, если кто-нибудь начнет резать правду-матку? Мы живем благодаря негласному договору, основным положением которого является запрет на высказывания правды друг другу. Представь, что в бизнесе все говорят правду, — кто станет покупать товар? Именно изрекаемая ложь — всегда нацеленная на благо — позволяет нашему миру не рассыпаться как карточному домику. Ты не говоришь, что действительно думаешь обо мне, я — плачу тебе тем же!
— Но по прошествии многих, заполненных ложью, лет человек перестает иметь свое собственное мнение.
— А ведь это и позволяет нам жить, не так ли? Ты думаешь, жена всегда говорит тебе правду?
— Не всегда.
— Ты прав, черт возьми.
— Давайте хоть минуту будем серьезны.
— Не надо. Ты играешь с огнем. Когда человек начинает задавать себе подобные вопросы, говорю по своему опыту, он расплачивается за них всю жизнь!
