Этот рассказ Цебрикова напечатала в легальной «Неделе» в 1870 году, но чайковцы не дали ему там затеряться.
Мы можем лишь предполагать, что Цебрикова встречалась с участниками кружка, с которым был так близок ее друг Берви. Возможно, навещая его, она могла познакомиться и с Кравчинским и с Перовской. Однако одно несомненно: чайковцы напечатали рассказ Цебриковой не без ее ведома и согласия. Доказательством тому служат воспоминания участника кружка Н. А. Чарушина. Рассказывая об организации им и его товарищами книжного дела, он вспоминает, что когда встал вопрос о народной литературе, «необходимой при работе среди народных масс», то сначала приступили «к ознакомлению с имеющимся материалом, а затем и к переговорам с авторами о разрешении издания наиболее ценного из него. Переговоры эти велись Чайковским и другими членами кружка». Чарушин вспоминает, что лично он вел переговоры с двумя писателями: «Обследование это и переговоры с авторами не много что дали, но все же кое-какие результаты были. Так, едва ли не первым изданием кружка в этой области было издание талантливого и пользовавшегося большим успехом среди рабочих рассказа Цебриковой «Дедушка Егор»[261].
Боясь не получить разрешения на отдельное издание в Петербурге, чайковцы издали этот рассказ отдельной брошюрой в Киеве. Как раз в те месяцы, когда в Киеве был издан рассказ Цебриковой, сама она отправилась в Швейцарию. Можно ли считать это простым совпадением? Цель поездки Цебриковой осталась неизвестной, но возникает предположение, что ее брошюра была издана в типографии чайковцев в Цюрихе, а указание на место издания в Киеве было намеренной маскировкой. Такие случаи были нередки в практике чайковцев. Во всяком случае легко установить, что в Швейцарии Цебрикова общалась с кругом революционной молодежи, которая была занята там в это время организацией журнала. Как раз в эти дни П. Л. Лавров, редактор журнала «Вперед», получил письмо: «В настоящее время находится в Цюрихе Цебрикова, как вы думаете, можно ли будет ей сделать предложение участвовать?»[262] Это был несомненный знак доверия. В Швейцарии Цебрикова сблизилась с девушками из группы, которая впоследствии составила «процесс 50-ти». «Я близко знала группу, из которой вышли участники политического дела, известного под именем дела Бардиной и рабочего Алексеева, вернее сказать, участницы, потому что женщины в этом деле играли активную роль, а не шли за вожаками»,— вспоминала потом Мария Константиновна[263].
Во время пребывания Цебриковой в Швейцарии там был арестован для выдачи русским властям Нечаев. Агитация в защиту Нечаева и его сторонников из числа русских эмигрантов успеха не имела, поскольку всем было известно, что он обвиняется в убийстве своего единомышленника, студента Петровской академии Иванова. Не помогли ни брошюра, выпущенная в его поддержку, ни митинги в его защиту. Когда Нечаева привезли на вокзал, группа радикальной молодежи попыталась отбить его у полиции. Но эта попытка закончилась неудачей. Нечаев был увезен в Россию, судим и умер в Алексеевском равелине спустя десять лет. Своеобразную позицию в этой нечаевской истории заняла и Цебрикова.
Несколько лет спустя в своей автобиографии она напишет: «Когда в Цюрихе красные затеяли демонстрацию о невыдаче Швейцарией Нечаева, я после одной сходки на площади перед гостиницей, где была сходка, невольно сымпровизировала речь. Досталось и террористам, выставлявшим юнцов и юниц, которые манифестацией портили себе культурную работу в России. Досталось и властям».
Цебрикова была одной из немногих в России, которая, как и Достоевский, поняла всю низость и социальную опасность «нечаевщины», но, в отличие от автора романа «Бесы», не распространила ее на все революционное движение. Она увидела в нечаевской левизне особую опасность «при полнейшем недостатке у нас политического воспитания общества», когда «нечаевщина» проявляется «темным макиавеллизмом, то ужасающим, то комичным по мелочам», приводит к «убыли души и забвению совести»[264].
До конца жизни Цебриковой «нечаевщина» осталась для нее смертельным врагом, которого она, впрочем, никогда не путала с настоящим революционным делом.
В литературном труде в 70-е годы Цебрикова неутомима. Кроме участия в «Отечественных записках», статей и переводов, выходит несколько ее беллетристических произведений — «Записки гувернантки» (1873), сборник рассказов «Быль и вымысел» (1876). Сохраняются, по-видимому, и ее революционные связи. Однако начавшееся с весны 1874 года массовое «хождение в народ» не вызывает у Цебриковой заметного энтузиазма. Не обольщаясь надеждами своих друзей-народников, она смотрит на дело более трезво. Впоследствии она напишет: «Я признаюсь... не понимала тех, которые ждут от деревни новой жизни, «влейся, мол, в нас, пустые мешки, живая вода». Деревню надо знать, чтобы иметь полное понятие о русской жизни... Малоземелье малоземельем, но и вековая рутина первобытной культуры свое берет»[265].
Цебрикова не забывала заветов своего дяди-декабриста, который внушал ей веру в «русский народ», а не в одного мужика», веру в «русскую мысль».
Между тем сочинения Цебриковой широко использовались народниками в их пропаганде. В ноябре 1873 года Кравчинский с товарищем отправились в Тверскую губернию для пропаганды среди крестьян. Была у них и книжка Цебриковой «Дедушка Егор». Через год после отъезда Кравчинского из Казани пришли с обыском к товарищу, у которого он жил. Полиция обнаружила и изъяла хранившуюся в доме пропагандистскую литературу. Наряду с «Отщепенцами» Н. Соколова, книгой Бакунина «Государство и анархия» здесь оказалось и десять экземпляров «Дедушки Егора»[266] .
5
Когда пытаешься проследить жизнь Цебриковой год за годом, испытываешь затруднение хотя бы только кратко очертить все области ее деятельности, перечислить статьи, которые она написала, упомянуть дела, в решении которых приняла участие.
Женское движение за образование, педагогическая деятельность Цебриковой, редактирование журнала «Воспитание и обучение», в котором она к тому же была зачастую единственным автором, выступая под многими псевдонимами, а подчас и без всякой подписи,— это лишь часть ее каждодневных забот. И все это еще помимо главной для Марии Константиновны деятельности литературного критика и публициста.
Конец 70-х годов принес Цебриковой два горьких личных удара: в 1879 году скончался лежавший три года в параличе ее отец, двумя годами ранее — в 1877 году умер Некрасов. На смерть Некрасова Цебрикова откликнулась некрологом, помещенным в приложении к февральской книжке журнала «Воспитание и обучение» за 1878 год за подписью «М. Артемьева». Хвалебные отзывы о поэзии Некрасова не поощрялись цензурой, даже родное детище поэта — журнал «Отечественные записки» — ограничился скромным кратким некрологом. Велико было негодование цензоров, когда обнаружилось, что какая-то М. Артемьева «восхваляет личность Некрасова и его литературную деятельность как издателя «Современника» 1847 — 1866 годов и «Отечественных записок» с 1868 года, ставит его на высокий пьедестал как могучего народного поэта»[267].
После смерти Некрасова в «Отечественных записках» Цебрикова уже не печаталась. Ее статьи появлялись время от времени в других петербургских журналах.
Началось второе десятилетие ее литературно-публицистической деятельности, совпавшее с тяжелейшим десятилетием русской истории.
После покушения на императора Александра II, убитого народовольцами, затем гибели пятерых из них па эшафоте начались годы безвременья, растерянных идеалов, ненайденных решений, погибших иллюзий. Друзья Цебриковой разбросаны но тюрьмам и ссылкам. В 1889 году в Саратове умирает Н. Г. Чернышевский. В ссылке оказывается и ее друг Берви-Флеровский. В пролет лестницы в приступе отчаяния бросается Гаршин. Нужно что-то делать, но что? Цебрикова решается на дерзкий поступок: она пишет открытое письмо императору Александру III.
В жизни каждого человека бывают переломы судьбы, идущие как бы со стороны, связанные с
