– Да не станет взгляд нареченной Ирэной проклятьем, – попросила у вступающей в силу Луны девушка. – Любовь угодна Кабиоху, так защити же любящих от зла и боли, как защищаешь тех, кто не нарушил волю Его.
Мэллит не могла ни остановиться, ни остановить, через несколько шагов зло на башне стало недоступно для глаз; теперь девушка видела лишь стены и поднятую решетку, за которой ждали люди с гостевой чашей. Генерал Вейзель пил, отвечал на приветствия, просил позаботиться о своей лошади и своих людях; данная ему щедрой Луной женщина улыбалась и обнимала Мэллит, думая о муже, и только о нем.
– Курт похудел, – шептала она, когда они шли к дому. – И он очень встревожен, мы не должны его огорчать… Он очень занят, но приехал за мной сам! Конечно, я сказала ему, что надо было прислать кого-то из офицеров, но он и слышать не хочет. Курт недоволен, что я не в Хексберг, но он счастлив, что я здесь.
– Я вижу, – тихо отвечала Мэллит. – Его глаза полны радости, они тянутся к любимой, как конь к воде и пчела к цветку.
– Золотинка ты моя! Ничего, скоро и к тебе потянутся! Чтобы на празднике была с зелеными лентами!
– Я буду, – безучастно согласилась гоганни, глядя на стоящую у парадного входа хозяйку. Нареченная Ирэной прятала яд своего сердца подо льдом разума. Ее взгляд был спокоен, а слова учтивы.
– Мы с супругом рады приветствовать лучшего артиллериста Золотых земель. К сожалению, граф Гирке пока не выходит к столу, но он будет очень рад, если вы разделите его уединение.
– Разумеется, я засвидетельствую свое уважение графу Гирке. – Гость коротко поклонился. Он был немолод, но владел своим телом в совершенстве. – Нам есть что обсудить. Дриксы не позволяют забывать о том, что идет война и нам еще долго возвращать то, что мы потеряли.
– Хотелось бы верить, что к зиме в Марагоне не останется ни одного дрикса, – голос хозяйки был серебрист и холоден, как ее озеро, – но, боюсь, это невозможно.
– Регент Талига герцог Алва считает слово «невозможно» глупым и трусливым.
– Мне говорили, что он не любит некоторых слов. Я передам моему супругу, что вы его навестите, и буду ждать вас в столовом покое. Надеюсь, вы любите лунную форель?
– Курт любит рыбу, – подтвердила Юлиана, и нареченная Ирэной улыбнулась. Если б гоганни не слышала исполненных злобы слов и не стыла от ветра чужой ненависти, она решила бы, что графиня Гирке любуется чужим счастьем и оплакивает свое. Но Мэллит знала правду, и ей стало страшно.
– Бедная девочка, – вздохнула Юлиана, провожая глазами ту, что уходила. – Лишиться почти всех родных и чуть не потерять мужа… Это ужасно! Ей уже двадцать восемь, и она все еще бездетна! Что ни говори, а браки между родственниками нужно запретить. Курт, ты ведь знаешь, как я отношусь к тому, что устроила моя сестра? Но она сразу же родила Ротгера, а потом еще шестерых. Конечно, они не умеют себя вести, но они есть, и они здоровы.
– Юлиана, любовь моя… – Курт покачал головой и улыбнулся. Его улыбка и улыбка нареченной Ирэной рознились как черешневый цвет и снег. – Тебе пора прилечь.
– Мне? – переспросила шепотом роскошная. – Или
Рука об руку они вошли в свои покои, и Мэллит отстала, не желая, подобно воробью, собирать крошки чужой нежности. В окна лился аромат цветов, и девушке захотелось их увидеть. Если б гоганни знала, что встретит хозяйку, она обошла бы сад, как обходят болото, но было поздно.
– Я хотела увидеть цветы, что распускаются к вечеру, – сказала Мэллит, ведь тишина порождает бурю.
– Среди растений есть и такие. – Голос графини был ровен и любезен. – Например, ночная фиалка и ложный лилейник. Идемте, я отведу вас к ним.
– Спасибо… сударыня.
– Я горжусь своими цветами и охотно их вам покажу.
Мэллит пошла, ведь пока первородная Ирэна была с ней, она не бросала тень на чужую радость. Девушка не знала, что отвечать, если ей напомнят встречу в лабиринте и спросят о первородном Валентине, но хозяйка говорила лишь о цветах, которые не должны здесь расти, но растут. Их было много, и они не тосковали по родным местам.
– Скоро осень, – говорила хозяйка. – В прошлом году заморозок случился уже на восьмой день Летних Молний, и йернские шары так и не зацвели, но нынешнее лето к цветам добрее. Смотрите. Первыми распустились лиловые, но скоро будут и винно-красные, и золотистые, как ваши глаза.
Йернские шары в родном доме звали гарелли, они росли во дворе, даруя мечту о счастье, ведь нареченная Гарелли его обрела. Гоганни присела на корточки и подняла голову, глядя снизу вверх на лиловых гордецов. Эти цветы не пахли, но в воздухе витал горьковатый аромат, он шел от травы, посаженной вдоль дорожек, и это был запах дорог, Мэллит узнала его на пути и спросила, что это. Первородный Робер ответил: герба.
– Герба, – негромко, словно приветствуя, сказала девушка, – герба…
– Она растет везде к югу от Олларии, но больше всего ее в холмах Эпинэ. Когда-то меня туда тянуло. – Нареченная Ирэной размяла в пальцах травинку и поднесла к лицу. – Если бы осень была эрэа, она пахла бы увядающей гербой.
Это была третья женщина: не лед и не яд, а горечь. Мэллит не знала, сколько еще лиц у нареченной Ирэной и есть ли средь них истинное, но молчание жгло, как уголья, и резало, как осколки.
– Сударыня, – решилась расколоть тишину гоганни, – вы хотите увидеть дикую гербу и холмы?
– Зачем? У меня есть озеро, и оно достаточно глубоко, чтобы урожденная герцогиня Придд не искала иного. – Что-то блеснуло… Нож, но его лезвие не желало крови. Нареченная Ирэной сре?зала четыре цветка и окружила их травами. – У йернских шаров нет запаха, пусть они возьмут его у гербы. Вас не затруднит передать этот букет баронессе Вейзель? Мне хотелось бы сделать ей приятное.
3
Поворот на Нерюж сторожил одинокий придорожник, и такого чудища Робер еще не встречал. Травяной великан, отринув своих тоже в общем-то немалых собратьев, выдвинулся на заросший памятным по старой Барсине бурьяном лужок, где, будучи предоставлен сам себе, разросся до размеров, по меньшей мере, лещины.
– Он памятник себе воздвиг! – восхитился Валме. – Не желаете отдать дань величию натуры?
Ни малейшего желания любоваться придорожником у Эпинэ не было, но он успел понять: наследник Валмонов знает, что делает. Мевен, видимо, счел так же, поскольку и не подумал проследовать к раскинувшему чудовищный зонт кусту.
– Я напишу о нем графине Савиньяк, – решил виконт, – и даже нарисую.
– Да, – подтвердил Робер, слегка сожалея о своей откровенности. Конечно, окажись Енниоль прав или хотя бы жив и в силе, скрывать связи с гоганами было бы преступлением, а так выходил оговор уже мертвых, которые, в сущности, хотели добра. Пусть не для всех, но для всех это невозможно…
– Если я правильно помню папенькины наставления, – Валме задумчиво взирал на начинающего подсыхать монстра, – совсем вывести сорняки нельзя, остается выпалывать, пока не разрослись, начиная с первого среди наглых… Если к вам заявятся люди Дорака, не открывайте ворота и отправьте курьера в Сэ, там знают, где искать Проэмперадора Юга и что делать с придорожником, чтобы не обжечься.
– Послушайте, – не выдержал Робер, – не заставляйте меня быть умней, чем я есть. Вы советуете мне послать Дорака к кошкам и позвать на помощь вашего отца?
– Примерно.
– Но почему? Вы, то есть Валмоны, Савиньяки и Дораки, всегда были союзниками. Когда не смог прийти Лионель, нам пообещали Дорака, а сейчас какая-то ерунда! Я пишу властям, вы нас выручаете, Дарзье арестовывает, и вы с ним ругаетесь… Только сейчас не до грызни между своими, сейчас вообще не до грызни.
– А знаете что, Эпинэ? – Марсель заворотил кобылу. – Вы мне нравитесь чем дальше, тем больше; есть
