неокрепшей Советской России войну. Сталин, как было уже описано в первом томе, принимал активнейшее участие в руководстве операциями в этой войне. Но в конечном счете успеха добились поляки, опиравшиеся на всемерную западную помощь и поддержку. В итоге Советская Россия вынуждена была подписать Рижский мирный договор. В нём советским республикам была навязана новая граница, проходившая намного восточнее «линии Керзона» и включавшая в себя обширнейшие территории Украины и Белоруссии. Так что, помимо всего прочего, Сталин, как говорится, имел все основания добиваться восстановления исторической справедливости. Речь, правда, шла теперь уже не только о воссоединении захваченных в итоге Рижского договора территорий Украины и Белоруссии, но о более жирном куске польских земель.
Но дилемма была проста: если бы Сталин отказался от выполнения условий заключенного секретного дополнения к пакту, то эти территории захватили бы немецкие войска и вплотную вышли бы к советским границам. Поэтому можно говорить, что никакой дилеммы, собственно, и не было. Однако Сталин продолжал выжидать и медлить со вступлением советских войск, поскольку опасался непредвиденных неожиданностей с германской стороны. Протокол протоколом, а бдительность и осторожность проявлять было в любом случае необходимо.
Наконец, 17 сентября, когда положение более-менее прояснилось и стало ясно, что дальнейшее промедление чревато возможными осложнениями и потерями, было принято решение о вступлении советских войск на территорию Польши. Утром 17 сентября 1939 г. польскому послу в Москве была вручена нота, содержание которой отличалось предельной лаконичностью и вместе с тем чрезвычайной жесткостью. В ноте говорилось, что польско-германская война выявила внутреннюю несостоятельность Польского государства. В течение десяти дней военных операций Польша потеряла все свои промышленные районы и культурные центры. Варшава как столица Польши не существует больше. Польское правительство распалось и не проявляет признаков жизни. Это значит, что польское государство и его правительство фактически перестали существовать. Тем самым прекратили свое действие договоры, заключенные между СССР и Польшей. Предоставленная самой себе и оставленная без руководства, Польша превратилась в удобное поле для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР. Поэтому, будучи доселе нейтральным, советское правительство не может более нейтрально относиться к этим фактам.
Советское правительство не может также безразлично относиться к тому, чтобы единокровные украинцы и белорусы, проживающие на территории Польши, брошенные на произвол судьбы, остались беззащитными. Ввиду такой обстановки советское правительство отдало распоряжение Главному командованию Красной Армии дать приказ войскам перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии.
В тот же день по радио с речью выступил председатель Совнаркома В. Молотов, мотивировавший действия советской стороны. Основные положения, содержавшиеся в ноте, были повторены в выступлении главы советского правительства. Особо он подчеркнул, что советское правительство до последнего времени оставалось нейтральным. Но оно в силу указанных обстоятельств не может больше нейтрально относиться к создавшемуся положению.
Помимо чисто внешнеполитических моментов, в речи содержался и один момент, достаточно ярко рисующий общее настроение, господствовавшее тогда в стране. Началась повсеместная закупка продовольствия, что служило прямым признаком серьезной озабоченности населения надвигавшимися событиями. Молотов призвал воздерживаться от закупок, которые ставили под угрозу функционирование системы снабжения. Он специально подчеркнул, что правительство не намерено вводить карточную систему и располагает необходимыми запасами как продовольствия, так и товаров[100].
Приведенные выше факты говорят сами за себя – страна замерла в тревожном ожидании: что же произойдет дальше. Думаю, что читатель легко сделает собственный вывод, а мне лишь хочется добавить следующее. Несмотря на всю бодрую и шапкозакидательскую пропаганду, на то, что от «тайги до Британских морей Красная Армия всех сильней», в народе широко были распространены настроения тревоги и откровенная боязнь войны. Войны не только не хотели, но и ее боялись.
Закончил свою речь, встревожившую всю страну уже буквально от Кронштадта и до Владивостока, Молотов стандартной здравицей: «Народы Советского Союза, все граждане и гражданки нашей страны, бойцы Красной Армии и Военно-Морского Флота сплочены, как никогда, вокруг советского правительства, вокруг нашей большевистской партии, вокруг своего великого вождя, вокруг мудрого тов. Сталина для новых и еще невиданных успехов труда в промышленности и в колхозах, для новых славных побед Красной Армии на боевых фронтах»[101].
А Красную Армию, конечно, ждал триумф, поскольку местное украинское и белорусское население встречало ее с большим и неподдельным энтузиазмом. Польские войска практически не оказывали сопротивления, а зачастую целыми подразделениями предпочитали сдаваться в плен советским войскам, нежели немецким. Эти контингента военнопленных в дальнейшем послужили костяком армии Андерса, сформированной на территории СССР после событий 1941 года.
В этот период Сталин внес существенные коррективы в свою линию в польском вопросе: он не желал, как это было предусмотрено протоколом, остановить свое продвижение не на Висле у Варшавы, а на Западном Буге у Бреста. Он не желал, чтобы наши войска оказались во враждебном со стороны местного польского населения окружении. Кроме того, его беспокоило и то, не нарушит ли Германия достигнутых договоренностей относительно разграничительной линии. Он выразил на этот счет послу Берлина свои опасения. Шуленбург заверял Сталина в том, что все будет, как оговорено в протоколе. В ответ на это Сталин заметил:
– В лояльности немецкого правительства я не сомневаюсь, однако известно, что военные очень неохотно уходят с завоеванных территорий…
Присутствовавший военный атташе генерал Кёстринг парировал:
– Немецкие генералы делают, что им прикажет фюрер![102]
Однако подобные заверения могли усыпить кого-то другого, но не Сталина. Он вынашивал идею предложить обмен: Германия получает большую часть Варшавского воеводства и все Люблинское, России же передается Литва, первоначально включенная в немецкую сферу. Посол Шуленбург послал срочное донесение в Берлин:
«19 сентября 1939 г.
Совершенно секретно! Молотов заявил мне сегодня, что советское правительство считает, что теперь для него, как и для правительства Германии, созрел момент для окончательного определения структуры польских территорий. В связи с этим Молотов дал понять, что первоначальное намерение, которое вынашивалось советским правительством и лично Сталиным, – допустить существование остатка Польши – теперь уступило место намерению разделить Польшу по линии Писса – Нарев – Висла – Сан. Советское правительство желает немедленно начать переговоры по этому вопросу и провести их в Москве, поскольку такие переговоры с советской стороны обязаны вести лица, наделенные высшей властью, не могущие покинуть Советский Союз»[103].
Во исполнение этого пожелания в Москву срочно прилетел Риббентроп, который провел соответствующие переговоры. Их итогом явилось подписание 28 сентября 1939 г. «Германо-советского договора о дружбе и границе». По существу, ни о какой дружбе в договоре речи не было; предметом рассмотрения был вопрос о границах. В статье 1 договора говорилось, что правительства СССР и Германии устанавливают в качестве границы между обоюдными государственными интересами на территории бывшего Польского государства линию, которая нанесена на прилагаемую при сем карту и более подробно будет описана в дополнительном протоколе. В статье 2 договора фиксировалось, что обе стороны признают установленную в статье 1 границу обоюдных государственных интересов окончательной и устранят всякое вмешательство третьих держав в это решение. И, наконец, о пресловутой «дружбе»: Правительство СССР и Германское правительство рассматривают вышеприведенное переустройство как надежный фундамент для дальнейшего развития дружественных отношений между своими народами [104]. Секретные дополнительные протоколы касались деталей территориального разграничения, перемещения населения, а также запрета враждебной друг другу пропаганды.
