не встречают! Вот и наместник уже смотрит без доброжелательства, подозрительно…
— То мне доподлинно неведомо, — нерешительно начал Якушка. — Но от себя мыслю — некого больше князю Даниилу на заставу посылать, к другим рубежам ушло московское войско. От Владимира князь Даниил бережется, от Смоленска, от Твери…
— Откуда знаешь? — снова вмешался сотник.
— Гонцы говорили, что на заставу с вестями прибегали. Старший ведь я был, мне все говорят…
Наместник удовлетворенно откинулся в кресле, спокойно сложил руки на животе. Видимо, Якушкины рассуждения сходились с его собственными мыслями о слабости Москвы на рязанском рубеже, и наместник, не удержавшись, укорил недоверчивого сотника:
— Говорено же и раньше тебе было, а ты сомневался!
— И теперь сомневаюсь, — упрямо возразил сотник.
— Ну и сомневайся себе на здоровье! — уже раздраженно крикнул Федор Безум. — А я сему человеку верю. И все сказанное им до князя Константина Романовича доведу.
— Повременить бы, Федор Семенович, — снова начал сотник, но наместник уже не слушал его. Ласково, прямо по-отечески, он обратился к Якушке:
— Как с тобой-то быть? Ладно, отпущу тебя с миром. И верно, что серебро не московское, а наше, рязанское. Верно я говорю? — (Якушка закивал головой, соглашаясь). — И не твое ведь серебро, верно? — (Якушка снова кивнул, но уже с сомнением: куда ведет наместник?) — А раз не твое серебро, мне отдашь! Тиуна с тобой пошлю за серебром.
— Боярин! — умоляюще начал Якушка.
— Ништо! Ништо! Товар у тебя есть, еще серебра наживешь. А я велю, чтоб торговать тебе вольно, без утеснений. Благодари за милость да ступай по-добру!
И расхохотался, довольный собой.
Милава, напуганная внезапным приходом тиуна и холопов с секирами, прижалась к стене за печкой. Якушка присел к столу, уткнулся лбом в сомкнутые кулаки. Тиун откинул крышку Милавиного сундука, где сохранялась злополучная калита с серебром, встряхнул ее рукой.
— Все серебро тут, иль еще где спрятал?
Якушка, не поднимая головы, буркнул:
— Все!
Когда тиун и холопы ушли, громко хлопнув дверью, Якушка сразу засобирался. Достал из короба и заткнул за пояс нож, накинул кафтан поплоше, самый будничный. Поклонился Милаве на прощание:
— Не поминай лихом, хозяйка! Не так мыслилось мне расставание, но, видно, не судьба! Ты верь мне, Милава, верь! Вернусь! Любы вы мне, ты и маленький Ванюшка…
Уже от порога, спохватившись, добавил:
— Короб с товаром оставляю. Много больше там, чем Ивану за постой причитается. Доволен он будет, брат-то твой…
Переулками, задами Якушка пробрался к воротной башне. Караульный ратник равнодушно проводил его глазами. Так, с пустыми руками, города не покидают. Видно, торговый человек о своей ладье беспокоится, пошел проведать.
Якушка спустился к пристани, загремел цепью, отмыкая замок. Подбежал сторож Иван, поинтересовался:
— Далеко ли путь держишь?
— На Северку-реку, к рыбным ловцам. Расспросить хочу, почем рыба… Да ты не тревожься, что сбегу, — товар-то мой в избе остался!
Сторож засмущался, сдернул шапчонку, пожелал купцу доброго пути, а в торговле — прибыли. Куда как вежлив стал сторож Иван, узрев у Якушки серебро…
Прощай, Коломна-город!
Обратный путь показался Якушке Балагуру одновременно и тяжелее, и легче прошлого. Тяжелее потому, что пришлось выгребать против течения Москвы-реки, а легче — оттого, что впереди был конец всей дороги, ведь Якушка плыл не в тревожную неизвестность, а к своим…
У Софьинского починка его ждали дружинники, оставленные сотником Шемякой Горюном. Якушка перешел в большую воинскую ладью, улегся на корме под овчиной и забылся тяжелым сном.
Московские дружинники, исполняя строгий наказ Шемяки Горюна, гребли беспрерывно, сменяясь у весел. Никто не любопытствовал, не расспрашивал Якушку, откуда он приехал ночью и почему самая быстрая воинская ладья ожидала только его целую неделю. Если так приказано сотником Шемякой, значит, так и надобно. В Москве разберутся…
Много времени спустя Якушка Балагур узнал, что его спасла только собственная осмотрительность. Наместник Федор Безум послушался-таки своего сотника, послал ратников за Якушкой, чтобы учинить ему допрос с пристрастием.
Но ратники наместника опоздали…
Глава 8 Кому стоять на Оке-реке?
В год от сотворения мира шесть тысяч восемьсот девятый,[123] на воздвижение, в канун первых зазимок, когда птицы в отлет трогаются, — московское войско выступило в поход.
На сотнях больших ладей поплыла вниз по Москве-реке пешая судовая рать.
По разным дорогам, сквозь леса, выбрасывая далеко вперед чуткие щупальца сторожевых разъездов, пошли к рязанскому рубежу конные дружины.
Князь Даниил Александрович Московский сам возглавил войско.
Поход на Оку-реку не начинал, а завершал рязанские заботы князя Даниила. В Москве к рязанским делам присматривались давно. Для Даниила Александровича не было тайной, что обширное и многолюдное Рязанское княжество изнутри непрочно. Не было в нем главного — единения. От Рязани давно уже отпали сильные старые города Муром и Пронск, в которых закрепились свои княжеские династии. Да и в самих рязанских волостях бояре косо поглядывали на князя Константина Романовича, ворчали на его властолюбие. Скрытое недовольство обратилось в явную вражду, когда рязанский князь с честью принял беглых мурз из бывшего Ногаева улуса. «На кого променял князь Константин славных мужей, соль и гордость земли? — возмущались бояре. — На ордынцев безбожных, неумытых!»
В городских хоромах и глухих вотчинных углах Рязанского княжества сплетался клубок боярского заговора. Князь Даниил искал кончик нити в этом клубке, чтобы, потянув за него, намертво захлестнуть петлей-удавкой князя Константина. Отъезд на московскую службу черниговского боярина Федора Бяконта, связанного с рязанскими вотчинниками родством и дружбой, передал в руки Даниила искомую нить.
И потянулась эта нить из Москвы в Коломну — к боярину Шубе, из Коломны в Переяславль-Рязанский — к боярину Борису Вепрю, а от него еще дальше, в боярские родовые гнезда на Смедве, Осетре, Воже, Мече.
Обо всем этом не знал Якушка Балагур, когда пробирался поздним вечером ко двору коломенского вотчинника Федора Шубы, как не знал и о том, что не совсем понятные ему слова о гостевании в день воздвижения означали для посвященных срок похода. Но эти слова были подобны факелу, брошенному в уже сложенный костер.
Сразу зашевелились вотчинники в рязанских волостях, принялись снимать со стен дедовское оружие, собирать своих военных слуг, съезжаться в условленные места.
По лесным тропинкам переходили московский рубеж худо одетые неприметные люди, передавали на заставах грамотки, а в грамотках обнадеживающие слова: готовы, дескать, служить господину Даниилу Александровичу, ждем…
Грамотки незамедлительно пересылались с застав в Москву, вручались в собственные руки большому боярину Протасию Воронцу или воеводе Илье Кловыне, и к началу сентября таких грамоток накопилось в
