днях приехавшим в отпуск из Японии. Весьма приятно было встретиться с японским знакомым. Вернувшись в комнату, полчаса превесело проболтали. Он уже представился Государю; говорил, что утомляется на балах; живет в Hotel de France на Большой Морской, ездит в отличной карете; в Японию, кажется, не очень хочет. Когда еще сидели, пришел посол от Великой княгини Екатерины Михайловны с приглашением сегодня на обед к ней в шесть с четвертью часов. С отцом Иосифом прежде всего отправились в «Приют Святого Мученика Мефодия Патарского», на Песках. Приют начался лет десять тому назад, почти незаметно, — один добрый чиновник, по имени Мефодий, стал принимать к себе бесприютных девочек, которые прежде просто прислуживали ему, а он их одевал и учил. Девочек стало собираться больше, а Мефодий, постепенно увлекаемый своим добрым делом, пожертвовал всем своим состоянием на приобретение участка земли, построение на нем каменного дома с церковью и разведение сада. Когда все это было заведено, Мефодий подарил свой приют Великой княгине Александре Петровне, которая в настоящее время и есть Главная Попечительница его. Теперь в приюте живут тридцать пять девочек и приходят мальчиков и девочек до пятидесяти. Принимаются в приют дети самые бедные, без различия состояний; имеет право принимать сама Великая княгиня; приходящих принимает ближайшая начальница — Мещерская, которая нам показывала приют (Мещерская сама — вдова; сын и дочь ее живут при ней и ходят в гимназию). Встают дети в половине седьмого, через полчаса — молитва и чай; приходящим дается сбитень; они остаются здесь на целый день и кормятся обедом. На детей, живущих в приюте, расходуется в сутки на пищу тринадцать копеек. Но значительную часть провизии жертвуют случайные благотворители, так что из кассы приюта в сутки выходит на девочку не более восьми копеек. На приходящих в сутки положено расходовать, кажется, по три копейки. Приходят все крайне бедные. По правилу положено, чтобы приходящие все были чисты и чистенько одеты; а иной придет грязный. «Отчего?» — «Воды дома нет». Ему дадут мыла и воды, и он вымоется здесь. Приют уже начинает процветать. Мещерская, видимо, с радостию рассказывала, что за прошлый год уже триста пятьдесят рублей заработано девочками шитьем белья, метками платья (и я заказал себе пометить буквою «Н» дюжину платков, которые просил их же и купить). Деньги заработные оставляются — и после, при выходе из приюта, девочки получают свою часть. В год расходуется на содержание приюта до пяти тысяч рублей, считая тут жалованье начальницы (четыреста рублей в год) и учительниц (по пятнадцать рублей в месяц). Из учительниц одна, в самом младшем классе, — краснощекая серьезная девушка лет семнадцати, уже из воспитанниц самого приюта. Она же — и регентша. Прежде всего нас повели в церковь по лестнице, уставленной горшками с зеленью. Церковь — чистенькая и светлая; народу дозволено приходить молиться, и потому священник и дьякон за службу довольствуются доходами, не имея нужды в плате от приюта. Когда мы вошли в церковь, на хорах раздалось пение «Достойно есть» входного; пели очень стройно, голоса — чистые и прекрасные, особенно сопрано. Затем пропели концерт и «Многая лета». В Алтаре, над Жертвенником, на каменной доске — просьба Мефодия молиться о нем. Против церкви, во втором этаже, — спальни детей, очень чистые; почти над каждой койкой — образок (собственность девочки). Там же — фортепьяно, пожертвованное кем-то; в углу — комнатка, крошечная, учительницы (бывшей здешней пансионерки); Мещерская рассказывала, что она очень рада этой своей комнатке. Отсюда я зашел на хоры к певицам; в это время они неудачно начали «Многая лета»; я просил их окончить петь — но регентша, как видно, не желала кончить так неудачно, переназначила тон, и пошло хорошо; я дал два рубля певчим. Повели потом осматривать классы. Когда мы еще входили в приют, для детей был отдых, и слышалось их пение какой-то песенки и шум. Теперь все чинно сидели по классам; приходящие и пансионерки, мальчики и девочки — все вместе; всех классов —- четыре; начали осматривать с младшего; в двух первых спрашивали Священную Историю; бойко рассказы- нают — с рассказов учительниц; лишь только один запнется, как многие другие поднимают руки, чтобы показать, что они знают и готовы отвечать; в третьем — арифметику (раздробление); в четвертом — более взрослые девочки занимались рукоделием: одна шила на ручной швейной машинке (есть у них и большая, чтобы вертеть колесо ногой, но доктора запретили употребление вредное для развития организма); другая обрубала платки; третья шила шелковое платье. Начальница с гордостью сказала, что им заказывают уже и подвенечные платья, — должно быть, это и есть. Потом видели кухню, еще помещение учительницы (другие учительницы — приходящие) и, наконец, зашли в комнаты начальницы, где угостили нас чаем; у нее — две комнаты (приемная, она же и кабинет — на столе приходо-расходная книга; и спальня, где кровати для нее и сына). Из девочек назначаются две дежурные, которые в спальнях, когда встанут и уберут свои койки, везде обметают пыль, а в кухне приучаются и помогают стряпать; у них — платьица другого цвета и с короткими рукавами, для удобства при работе. Великая княгиня, когда здорова была, часто приезжала в приют и совершенно матерински обращается с детьми; теперь недавно она прислала в приют девочку — двухлетнюю, которую тут же и видели мы. На Елку, бывшую в Рождество, разные благотворители надавали больше трехсот рублей; и дети все получили платье, обувь и много конфект; дети приводили своих маленьких гостей, так что яблоку негде было упасть в приюте, — и все были очень счастливы.
Дети гурьбой проводили нас из приюта. Отсюда поехали на Петербургскую Сторону, осматривать Марьинский Приют Крас-ного Креста, куда принимаются дети убитых в минувшую войну офицеров. Он — под покровительством Великого
КНЯЗЯ Сергия
Александровича; главной же начальницей — Софья Ильинишна Ермакова. Ее тоже застали в приюте, и никогда не забыть мне чувств при виде всех этих крошек — мальчиков и девочек, детей наших павших героев. У каждого последняя мысль, верно, была об остающихся сиротах — и вот здесь они призрены и воспитываются. И
К&К Ж6 заботятся о них! Везде такая чистота, изящество; пища такая хорошая; при нас они обедали вместе со своими воспитательницами; показывали наперерыв свои тетрадки, пели «Боже, Царя храни» и разные детские песенки, вроде «Ох, батюшка, не могу», «Петушок, Золотой Гребешок»; двое пели привезенную из дома песню «О воле». Трогательны рассказы Ермаковой о детях, как они исправляются, — о двух малютках Оглоблиных из Смоленска, детях капитана, привезенных матерью (один был точно дикарем, теперь — как все). Двое из детей приготовляются уже к поступлению в военную гимназию. Прочие все — такие ма- лыши; но как стройно поют!
И трехлетние, пищащие, точно комары, поют очень правильно — учатся петь под фортепьяно; показывали еще комнатную гимнастику; казачка Варя (из Ростова-на-Дону), черноглазая девочка лет восьми, была образцовой. Дай Бог процветания этому приюту. В высшей степени отрадно видеть, что дети людей, умерших за Отечество, не бросаются на произвол судьбы. <...>
По приезде домой, наскоро переодевшись, отправился к Великой княгине. Кажется, минута в минуту поспел в четверть седьмого. Были еще барон Остен-Сакен, Саблер, сын княгини (младший), дочь и какая-то дама, и еще в золотых эполетах кто-то; застал всех уже за закуской. Великая княгиня встретила очень приветливо, сама подала тарелку и предложила икры; обед весь был постный и, конечно, превосходный, блюд в семь; но мне едва удавалось отведывать каждого блюда — нужно было удовлетворять вопросам; рассказал о Хидеёси, о харакири; на вопрос княжны, мягки ли японцы; и прочие. После обеда барон Остен-Сакен прочел немецкие стихи, поданные ему княгиней; все похвалили, а я похлопал глазами. Княгиня спрашивала, много ли жертвуют нн Храм, — сказал: «Совсем мало». Должно быть, собирается сама пожертвовать; при прощании сказала, что до отъезда в Японию еще увидимся. Сидели после обеда в Красной Гостиной, обитой шелком; на стене — большая картина Архангела Михаила, освещенная двумя лампами. Княжна, по-видимому, — очень простая и милая; князь — молодой офицер, серьезно высматривающи й. Минут <через> тридцать пять после обеда княгиня, княжна и князь, вставши и раскланявшись, ушли к себе. За обедом мне пришлось сидеть по правую руку княгини, между ею и княжной. В разговоре все время держались русского языка.
27 января 1880. Воскресенье
Утром с отцом Исаиею отправились в Мраморный дворец к Обедне. По приезде он стал совершать проскомидию, а я осматривал дворец; ротонда, где посредине — яшмовая ваза, направо — парадная столовая (зала, где на хорах певчие спевались к Литургии), налево — семейная комната, несколько зал с книгами и коллекциями монет и медалей, сад и белая зала, где посреди — орган (и каждую пятницу бывают концерты), модели судов, разных машин, пушек, оружие (плеть, которою разбойник убивал до смерти, штык, которым в Риме часовой убил бешеного быка, и прочее), вещи, поднесенные Великому князю, — два гусара, кадет со штурвалом (серебряные группы), каменные пресс-папье и прочее до бесконечности. В церкви — частицы Животворящего Креста, разных мощей, камней от Гроба Господня и Божией Матери,
