А Головин, по сути, уже устранен. Как бы выдержан человечек ни был, им правят эмоции. Даша его единственная дочь. Ему уже не до газа, нефти, денег.
Скорее всего, он сумеет собраться и решить вопросы с теми, кто... Если найдет.
А время упустит. Время – категория невосполнимая. А пока – очень удобно подставить ему Данилова. Лучше покойного. Это значит, что Гриф все-таки вполне может «руководить процессом». И списывать он приготовился именно его, Олега, на пару с незадачливым технарем Корниловым.
Другой вариант. Если Даша Головина – вовсе не Головина, а Мухобоева, Любомудрова или вовсе Смирнова-Ласточкина! Тогда... именно он, Данилов, цель и средство всей комбинации? Не-ет, не по птичке капканы сработаны, много чести.
Такое может статься лишь в одном случае: если его, Данилова, олигархи используют разменной пешкой в междусобойчике, науськивая притом друг на друга силовиков. Понабирали себе разработчиков из контор, а те просто и конструктивно думать давно разучились, им схемы подавай! Впрочем, и при таком раскладе итог печален: до чистосердечных признаний и искренних раскаяний ему дожить не дадут: план. Пусть не пятилетний, но выполнять надо.
Олег вздохнул. А есть еще варианты четвертый, пятый, двенадцатый... Вот только парочка пустячков логику ломает напрочь и делает картинку простой и конструктивной, как автомат Калашникова, и совсем не такой, что вырисовывается.
И все это не важно! А важны только девчонка, вкус вина, свет солнца сквозь деревья, будущая осень, золотая, как подсолнухи, и хрусткая от первого морозца, черные изломы кустов из-под первого снега, волчьи ягоды, кровавые на белом...
Иначе – опять, опять в тот круг, из которого он вырвался... Или он вырвался из круга, чтобы... вернуться? И рок играет с ним свою обычную шутку? И нет ему жизни вне войны?
Круг. Самая одинокая фигура. Бесконечное множество бесконечно малых прямых, замкнутых в бесконечности.
– Мы ездим по кругу, – подал голос инженер.
– Ты наблюдателен, – отозвался Олег. – Я езжу по кругу.
– Почему?
– Думаю.
– И что решили?
– Ничего.
– Так решайте!
– Не нервничай так, технарь! Используй время по назначению.
– Кто может знать назначение времени?
– Ха-ха. В каждом из нас существуют по меньшей мере два человека. И они – непримиримы. И – своевольны. Но только один распоряжается твоей жизнью. Другой – молчит. И корчит из себя недовольного. Ты никогда не хотел бы поменять их местами, инженер?
– Стать ботаником?
– Хотя бы.
– Они как тени, те, что живут в нас. Они не могут поменяться, у каждого его место. Один – в душе, другой...
– Ты хороший парень, инженер. Умный. Но дал самому хлипкому из своих двоих взять верх.
– Жить как-то надо.
– Жить надо не «как-то», а счастливо.
– Ты герой, да? И у тебя получается жить счастливо?
– Нет.
– К чему тогда все? Хотя... Я знаю назначение времени.
– Да? Какое?
– Жить.
– Ну так живи.
– Запястья связаны.
– Может, это для того, чтобы лучше почувствовать биение пульса?
– Перед смертью?
– Инженер, что-то ты больно мрачен.
– Ночь. И асфальт какой-то маслянистый. Словно в машинной крови.
– В чем?
– Сколько машин разбилось на дорогах... Их разбили люди. Но никто не замечает ни людской крови, ни крови машин. А дорога это помнит.
– Машины – живые?
– Конечно. У каждой свой нрав. Характер. Судьба. Среди них есть счастливчики и бедолаги, любимые и отверженные. Есть пенсионеры, повесы, чинуши, братки, катафалки. Та, на которой мы сейчас катим, – потаскушка. У нее и нрав такой, и судьба.
– А ты, технарь, умница. Я буду называть тебя – умник.
– Не слабо. А я тебя – герой.
Олег глянул на Корнилова: глаза у того блестели, на губах играла улыбка брезгливого превосходства и тайного знания.
– Сдается мне, зря я тебя порошочком баловал, инженер.
– Это не важно. Я только теперь понял. Ничего не важно. Тот, скрытый в нас, хочет любви. Первый жаждет всего: поклонения, лести, могущества, секса, вина, мяса, и снова – секса, и снова – успеха, власти, поклонения... И эта его жажда разделена сочувственной завистью или презрением окружающих. А вот второму, истинному, нужна только любовь. Поэтому он никогда не станет первым.
Он никому не нужен и никому не понятен. Даже нам самим. Мы его боимся. В истории был пример.... И человек стал называться Любовь, и провозгласил свою бесконечную власть! Вернее, он был Богом, но пришел к людям как человек, чтобы быть понятым ими. Но кому нужна власть без могущества, без поклонения, без лести? Его распяли. С тех пор все дороги во всех странах отливают кровью.
Потому что ведут в никуда.
Корнилов замолчал, глядя в ведомую ему точку на ветровом стекле. Потом заговорил снова:
– Всю жизнь мы ищем любви, потому что боимся немощи! Даже не смерти, нет, немощи, когда одинокая, загнанная душа окажется в дряхлой и никому не интересной оболочке... Мы ищем ту, которая будет любить вот этого, сокрытого в нас и бессильного, того, что не может причинять зла. А наш «первый» превращается из зудливого бесенка – в дьявола! Он изводит нас несостоявшимися мнимыми успехами, он разрывает нам душу красотой и совершенством девчонок, какие уже никогда не будут принадлежать нам! Ты спросил, почему я пошел на эту работу? Деньги дают возможность потчевать этого, «первого», всем, что он возжелает!
– Бес ненасытен.
– Пусть! Но он дает иллюзию счастья. Она называется «довольство». И – «зависть». Чужая зависть.
– Не такой уж ты умный, умник.
– Не такой уж ты герой, герой. Вот я – трус. Поэтому мне нужен белый порошок.
– Кокаин пробуждает доблесть?
– Кокаин делает больше: он раскрашивает мнимые иллюзии, делая их сущим!
Цветные, четырехмерные иллюзии славы, могущества и власти. Впрочем, и слава, и могущество, и власть – всегда иллюзорны, люди просто роботы из костей и мяса, и пуля одинаково крушит кость и разрывает сухожилия и у титанов, и у сволочи. – Корнилов снова замолчал, глядя на несущуюся под колеса, влажно отливающую дорогу остановившимся взглядом. – Мне кажется, я скоро умру. Развяжи мне руки, герой. Я хочу умереть с иллюзией свободы.
– И с кровью на клыках?
– Что?
– Да нет, просто мелькнуло нечто. Наверное, из Киплинга. Повернись, умник.
Двумя движениями Данилов распустил стягивающий запястья пленника ремень.
