перемещался в сопровождении двух охранников. Третий двигался у него за спиной. Конвой ввел заключенного в клетку.
Блэр Салливан ковылял в кандалах. Он был скован по рукам и ногам. Его конвоиры маршировали в ногу, а он прыгал посреди них, как еще не оперившийся птенец или ребенок, пытающийся поспеть за взрослыми на праздничном шествии.
Салливан был невысоким и худым как скелет. Мертвенно-бледная кожа его рук была испещрена фиолетовыми наколками. У него были густые черные волосы с проседью и бегающие темные глаза. Он мгновенно оглядел клетку, позиции, занятые в ней конвоирами, и Мэтью Кауэрта. Презрительно ухмыляясь, Салливан ждал, пока сержант не отстегнет конец цепи, соединявшей кандалы на руках с ножными кандалами, а конвой не спускал с него глаз, взяв дубинки наперевес. Для этих охранников у Салливана тоже нашлась саркастическая усмешка. Сержант пропустил цепь сквозь приваренное к стальному столу кольцо и прикрепил ее свободный конец к широкому кожаному ремню, опоясывавшему заключенного.
— Вот так! Садитесь! — приказал Роджерс.
Трое конвоиров сделали шаг назад, а Салливан осторожно опустился на стальную скамью и впился глазами в Кауэрта. На губах заключенного все еще играла едва заметная усмешка, но теперь все его внимание было обращено на журналиста.
— Можете приступать к разговору, — сказал сержант, вывел конвой из клетки и запер за собой дверь.
— По-моему, они меня недолюбливают, — притворно вздохнув, проговорил Салливан.
— Почему?
— Кажется, они обиделись на меня за то, что я слегка покусал одного из их коллег. — Заключенный захихикал, но тут же захрипел и закашлялся. Он достал из кармана пачку сигарет и коробок спичек, но, чтобы прикурить сигарету, ему пришлось согнуться в три погибели. — Впрочем, мне не обязательно завоевывать их симпатии, — закурив, продолжал Салливан. — Надеюсь, они и так посадят меня на электрический стул… Вас не раздражает дым?
— Нет.
— Весьма удобно, не так ли?
— Что именно?
— Удобно то, что лицам, приговоренным к смертной казни, нет необходимости беспокоиться о своем здоровье и думать о вреде курения. Поэтому-то здесь, в камерах смертников, все курят одну сигарету за другой. Табачным компаниям следовало бы как-то поощрить наше рвение, не правда ли? Впрочем, в нашем положении мы столь же самозабвенно предавались бы и всем остальным излишествам, будь они нам здесь доступны. За неимением выбора приходится курить, ибо состояние здоровья нас и правда уже не заботит. Однако, заболей кто-нибудь серьезно, к примеру раком легких, думаю, правительство штата не стало бы казнить этого больного. У меня такое впечатление, словно наши государственные мужи избегают казнить лиц, страдающих телесными или душевными недугами. Может, они не желают осквернять их болезнями электрический стул? Помните, как пару лет назад в Техасе у одного несчастного случился инфаркт, когда он узнал, что подписан приказ привести в исполнение его смертный приговор? Так его казнь отложили до тех пор, пока он не выздоровеет. Видимо, перемещение больного к электрическому стулу на больничной каталке показалось властям Техаса недостаточно приличным для столь торжественного случая. А еще, помнится, рассказывали о том, как в тридцатые годы в камеру смертников в Нью-Йорке попал один гангстер. Так вот, он стал поглощать пищу в огромных количествах. Он был и так тучным человеком, а тут его и вовсе разнесло от картофеля и макарон. Он рассчитывал разъесться до таких размеров, чтобы не вместиться в электрический стул. Так он пытался избежать своей прискорбной участи. Несчастный, он все- таки ел недостаточно — его впихнули-таки в электрический стул, с большим трудом, но впихнули. Неприглядное, наверное, было зрелище. Скорее всего, к концу церемонии казни этот гангстер напоминал жареную свиную тушу… — С этими словами Блэр Салливан вновь захихикал. — Знаете ли, отсюда, из камеры смертников, ирония судьбы в наш адрес особенно хорошо заметна. А скажите-ка, Кауэрт, вы ведь наверняка тоже убийца?
— Что?!
— Неужели вы никогда не лишали другого человека жизни? Может, вы застрелили кого-нибудь в ходе армейской службы? Ведь, судя по вашему возрасту, вы могли служить во Вьетнаме. Впрочем, вряд ли вы там побывали — обычно у ветеранов вьетнамской войны, готовых погрузиться в пучину воспоминаний, при этих словах туманится взор. Так, может, вы в молодости кого-нибудь случайно задавили на машине? Или вы уговорили доктора провинциальной больницы отключить аппарат искусственного дыхания у вашего престарелого батюшки, упорно не желавшего переселяться на тот свет? Ну, признавайтесь! Неужели вы ни разу не вынудили жену или подругу сделать аборт, не желая, чтобы потомство путалось у вас под ногами на вашем пути к блестящей карьере? А может, вы снабжали кокаином на вечеринках в Майами своих друзей, многих из которых впоследствии погубила пагубная страсть к этому наркотику? Признавайтесь, Кауэрт, вы ведь тоже убийца, а?
— Нет, я не убийца.
— Вы заблуждаетесь, — фыркнул Салливан. — Мы все — убийцы. Приглядитесь, вдумайтесь в широкий смысл этого слова. Неужели вы ни разу не видели, как задерганная мать дает подзатыльник раскапризничавшемуся ребенку в торговом центре? Свидетелем чего вы, по-вашему, являлись в этом случае? В следующий раз обязательно посмотрите, сколько ненависти в глазах у этого ребенка. Из него обязательно вырастет убийца. Да вы на себя посмотрите, Кауэрт! У вас такие же ледяные глаза. Вы — прирожденный убийца. Поверьте мне, уж я-то вижу людей насквозь.
— Вы так в этом уверены?
— Да. У меня к этому, видите ли, особый дар. Особенно хорошо я понимаю все, что связано со смертью. Мы с ней хорошо знакомы.
— Не сомневаюсь, но на этот раз вы ошибаетесь.
— Да? Посмотрим. — Салливан заерзал, устраиваясь на железной скамье. — С каждым разом это все легче и легче.
— Что?
— Убивать.
— Почему?
— Ознакомление с процессом. Очень скоро узнаешь все о том, как люди умирают. Одни умирают тяжелее, другие — легче. Одни отчаянно борются за жизнь, другие дают себя убить, сложив лапки. Некоторые умоляют убийцу о пощаде, другие плюют ему в лицо. Кто-то плачет, а кто-то смеется. Одни зовут маму, другие тебя проклинают. Однако заканчивается все это во всех случаях одинаково — холодным, окоченевшим трупом. Так закончим жизнь и мы с вами. Такая участь ждет всех.
— Может, все трупы и одинаковы, но живые идут к своей смерти разными путями.
— Совершенно верно! — рассмеялся Салливан. — Ваше наблюдение достойно камеры смертников. Оно легко могло бы слететь с уст человека, просидевшего в ней лет восемь и исписавшего сотню листов бумаги прошениями о помиловании… Воистину, все идут к своей смерти разными путями… — Затянувшись сигаретой, он выпустил изо рта струйку дыма и некоторое время следил за тем, как она рассеивается в неподвижном тюремном воздухе. — Дым — вот что мы все. Я пытался донести это до психоаналитиков, но они к моему мнению не прислушались.
— Какие психоаналитики?
— Из ФБР. У них там есть отдел бихевиористики — анализа поведения, — где отчаянно пытаются понять, откуда берутся серийные убийцы. С помощью собранной этим отделом информации они рассчитывают положить конец этому типично американскому времяпрепровождению, — рассмеялся Салливан. — Но все напрасно, ибо все мы, серийные убийцы, движимы различными, глубоко индивидуальными мотивами. Впрочем, эти психоаналитики мне вполне по душе. Им нравится возиться со мной. Они предлагают мне тесты на определение многопрофильности личности, разработанные в университете штата Миннесота, и тесты по ролевой апперцепции, и тесты Роршаха, и тесты на определение коэффициента моего умственного развития. Полагаю, в следующий раз они попросят меня сдать выпускные экзамены за курс общеобразовательной школы. Они любят слушать, когда я рассказываю им о моей матушке и о том, как я ненавидел эту старую ведьму и моего отчима. Видите ли, он все время
