На дверной звонок никто не ответил. Глория вошла в калитку сбоку от дома, обогнула его и легко взбежала на заднюю веранду — трапецию, выложенную искусственно состаренным кирпичом. Она постучала ногтем по стеклу кухонного окна, и из дома донесся какой-то невнятный шум.
Кто-то пробормотал: «О господи…»
Сонная Барб отвела занавеску задней двери, произнесла одними губами: «Глория?» — и исчезла, сдвигая засов, за вернувшейся, щелкнув, на место тканью.
Глория посмотрела на часы. Четыре сорок пять утра. Об этом она не подумала, поскольку чувствовала себя такой бодрой — сна ни в одном глазу, субботний полдень, время отправляться за покупками или соорудить и съесть сэндвич.
Первым, о чем спросила Барб, было:
— Ты чего пришла?
— У вас все в порядке?
— Все хорошо. Аманда в постели с Кении. Джейсон собирает в своей комнате книги. Ты-то что здесь делаешь, Глория?
— Я не смогла заснуть.
Барб посмотрела на нее, округлив глаза, и рассмеялась:
— Ладно.
Пришлось улыбнуться и Глории. Какая нелепость.
— У меня в квартире темень кромешная, — сказала она. — Вот мне и захотелось выбраться из дома.
— Хорошо, — сказала Барб, — входи. Гостем будешь.
Они сели за кухонный стол: свечи, немытые ложки как будто Барб только что общалась с духами.
— Могу предложить еле теплый кофе или сухую овсянку. Выбирай.
— Нет, спасибо.
Когда воображение Глории рисовало ее будущую семейную жизнь, оно редко заимствовало что-либо у семейства Оберли, в котором единственным источником трений была, судя по всему, чрезмерно развитая ироничность, каковую Барб и Кении делили поровну и каким-то образом ухитрились передать по наследству своим детям. (Пятилетний Джейсон как-то сказал Глории: «Неплохо выглядишь. Для твоих-то лет».) Глории нравилось, что повседневная их жизнь течет без сучка без задоринки: все в ней работало, как бытовой прибор немецкого производства. Но, поскольку сама она никогда в такой семье не жила, ей трудно было представить себя членом еще одной, похожей на эту.
Впрочем, и ту, в которой выросла она, воспроизводить ей ничуть не хотелось.
Ее будущая семья, верила Глория, выберет средний путь. Не такой ухабистый, как пройденный ею, но и не такой
— Вообще-то, — сказала Глория, — я в нашу контору иду.
— Голубка. — Барб взяла ее за руку, словно собираясь объяснить бедняжке, откуда берутся дети. — Сегодня никто работать не будет. Мы только что пережили землетрясение.
— Я знаю.
— А и не было бы его, нельзя же приходить на работу в пять утра.
— Я знаю, Барб.
— А если бы такое время и годилось для работы — ты разве не в отпуске всю эту неделю?
— Я хочу убедиться, что там все в порядке. Статуэтки Карла…
Ответом ей стала ухмылка Барб.
— Карл любит их, — сказала Глория. — Если они разбились… да и вообще, там, наверное, полный кавардак.
— Нормальное дело во время стихийного бедствия. Полный кавардак.
— Мне все равно заняться больше нечем, — сказала Глория.
Барб пожала плечами:
— Тебе следует стать президентом.
— Компании?
— Соединенных Штатов. В городе никто, кроме тебя, на работу сейчас не идет. Подобное трудолюбие не помешало бы избираемым нами лидерам.
— Но это же важно. Для Карла.
— Ну еще бы.
Глория полагала, что намерения у Барб самые добрые: она помогает подруге «не стоять на месте» — или как там это называется в «Редбуке»?[2] Но Глорию это злило ужасно. Ничего такого, что ей следовало бы «преодолеть в себе», у нее не было. Была возможность, а возможности следует принимать с открытыми объятиями.
— Он в Мексике, — сказала Глория.
— Там он в большей безопасности, чем здесь. — Барб встала, подошла к холодильнику и принялась наводить порядок среди расползшихся по его дверце магнитиков с зажимами для бумаг. — Один поехал?
— Да.
— А ты, стало быть, преследовать его по пятам не захотела, верно?
— Ты нынче не в духе, — сказала Глория.
Барб выпрямилась, держа в руке табель успеваемости сына.
— Ну, сейчас пять утра, нас только что тряхануло. Впрочем, ты права. Я лезу не в свои дела.
— Вот и не лезь, пожалуйста, ладно?
Они обернулись на шлепки босых ног.
— Мам… о, привет.
Присутствие Глории Джейсона ничуть, похоже, не удивило. Пламя свечей отражалось в его чумазых очках. Одет он был в одни трусы. Грудь у мальчика была немного впалая — подарок от родни со стороны Кении. Раздетым Джейсон выглядел младше своих девяти лет; одевшись, обретал такую профессорскую уверенность в себе, что Глории начинало казаться: еще немного, и он получит в каком-нибудь университете пожизненный пост.
— Лампа разбилась, — сообщил он Барб.
— Какая?
— В кабинете.
— Я же сказала тебе, Джейсон, не заходи в кабинет. Там стекло может быть на полу.
— Там и
Барб посмотрела на Глорию: «Видишь?»
— Закрой дверь и не суйся туда. И обуйся. И закончи приборку в твоей комнате.
— Я закончил. Можно я теперь с «Плейстейшн» поиграю?
— Электричества же нет.
— Ну, я все-таки попробую, можно?
Барб кивнула, и Джейсон удалился, на ходу почесывая плечо.
— Спит еще наполовину, — сказала Глория.
— Да. — Барб взглянула ей в глаза и мягко сказала: — Насчет Карла. Я ничего такого в виду не имела. Просто выглядит это странно, вот и все. Бежишь в офис мужчины, как будто ты его…
Она не закончила, и Глории захотелось подсказать: «Жена? Рабыня?»
— В конце концов, на дворе уже девяностые, — сказала Барб.
— Уже нет.
— Да знаю. Просто «девяностые» произносить легче, чем «двухтысячные». А кроме того… — Барб вздохнула, — мне хочется, чтобы все еще были девяностые.
— Не понимаю, какое отношение это имеет к тому, что я иду в его офис.
— Ты могла бы не только в офис ходить, но и на свидания с мужчинами. И вообще, тебе не следует бегать туда-сюда, точно ты его… он же достаточно стар, чтобы быть твоим…
— Барб.
