Зной

«Оливетти». Откуда она взялась, я уже и не помню.

Глория помолчала немного, а потом добавила:

— Вообще-то, я думаю, что ее Хезус Хулио где-то спер. — И засмеялась. — Придется немного постоять… — заливаясь смехом, прокашляла она.

Глория сдала машину к обочине, затормозила, выключила двигатель и добрых две минуты просидела неподвижно.

— Ох… — выдавила она, прижимая ладонь к груди. — Ох. Ох, вот что мне было нужно…

Она откинулась, часто-часто моргая, на спинку сиденья.

— О господи…

— Хотите, я поведу?

— Нет-нет. Все в порядке. Я… кошмар какой-то.

Она улыбнулась, и Карлос улыбнулся ей в ответ.

Следующий поворот вывел их на давящийся грязью суррогат дороги. Теперь они ехали, как на верблюдах, кренясь то в одну сторону, то в другую. Путь, по которому следовал «додж», определялся здесь не водительским мастерством Глории, а диверсионным своенравием камней и выбоин.

— Ваш прежний муж был человеком религиозным? — спросил Карлос.

— Ни в малой мере.

— Мне просто интересно, как это происходит.

— Что именно?

— Есть люди верующие и есть неверующие, — ответил он. — И как правило, общих тем для разговоров у них находится мало.

— Ну так их и у нас мало находилось, — сказала Глория. — Это было одной из наших проблем.

— Тогда почему же вы за него вышли?

Руль крутнулся в ее руках, Глория вернула его на место.

— Этак мы скоро с дороги слетим, — пробормотала она.

— Отвечать вы не обязаны, — заметил Карлос.

— Отчего же, отвечу, — сказала она. — Потому что была одинока.

— Это хорошая причина, — согласился он.

— Нет. Нисколько. Для брака — самая худшая.

Он кивнул.

— После того как умерла моя мать, — сказала Глория, — я целый месяц была сама не своя. И когда познакомилась с Реджи, подумала, что он — именно тот, кто мне нужен. Полицейский — с ним я буду в безопасности. То, что без пистолета он производит впечатление куда менее волнующее, я поняла гораздо позже.

Карлос усмехнулся.

— Развод сильно помог мне, — сказала Глория. — Я сумела взять себя за шиворот и как следует встряхнуть.

— Выходит, и от брака бывает прок.

— Разумеется, и, по крайней мере, развод показал, что Реджи ошибся, сказав, что мне будет его не хватать.

— Где вы с ним познакомились?

— Одного из моих ближайших соседей обвинили в хранении наркотиков, а расследование проводил Реджи. Это было месяца через три после смерти Мамы. Он пришел, чтобы задать мне несколько вопросов, а ушел с номером моего телефона.

— Вы сами его дали? — спросил Карлос.

— Я думала, что при расследованиях так полагается.

Он засмеялся.

— А вы женаты не были? — спросила Глория. И тут же вспомнила, что уже задавала этот вопрос и Карлос отвечать на него отказался. Она собралась извиниться, но он сказал:

— Обычно я с трудом проникаюсь доверием к человеку. Думаю, вы можете понять почему.

— Простите.

— Прощения просить не надо, извиняться тоже, а вот понять постарайтесь. — Он поерзал на сиденье. — Переехав в Мехико, я познакомился с замечательной женщиной.

— Как ее звали?

Он улыбнулся:

— Глория.

Машина слегка вильнула.

— Упс, — произнесла Глория, выправляя руль.

— Я знаю, — сказал он. — Смешно.

— И… э-э… как вы с ней познакомились?

— На вечеринке у моего друга. Одно цеплялось за другое, и я опомниться не успел, как она говорит: давай поженимся, заведем детей. Я согласился. Я хотел этого. Мы даже церковь успели выбрать.

А за день до назначенной нами встречи со священником умерла бабушка. Понятно, что встречу пришлось отменить. Я поехал на север, чтобы устроить похороны.

Глория поехала со мной. И на всем пути — туда и обратно — мы ни слова о браке не произнесли. Да и о бабушке тоже. Знакомы они не были, так что Глории и сказать о ней было нечего. Так, переговаривались о всякой ерунде. И я почувствовал, что вообще разговаривать с ней не могу. Сидел один, хоть она и сидела рядом.

Чтобы разрушить твои представления о человеке, довольно одного плохого дня. Ты видишь его в трудной ситуации и видишь, что ведет он себя совершенно неправильно. Говорит глупости, не так к тебе прикасается, раздражает тебя каждым своим жестом и поступком. И едва ты начинаешь думать об этом — если только не останавливаешь такие мысли сразу, — будь уверен: до катастрофы уже рукой подать.

Вскоре после нашего возвращения в Мехико она заговорила о том, что надо бы снова условиться со священником о встрече. Это было последним из того, что занимало тогда мою голову. Я сказал, что не желаю венчаться в этой церкви. Мы поссорились — сильнее, чем когда-либо прежде. И выяснилось, что каждый из нас уже успел много чего напридумывать о другом, обзавелся, так сказать, средствами нападения. В ту ночь все и кончилось.

Следующие несколько лет я потратил на то, чтобы спиться.

Являлся на работу все в худшем и худшем виде. Работу-то я выполнял, но мой босс видел, к чему дело идет. В конце концов он вызвал меня к себе, сказал, что от всего, к чему я прикасаюсь, несет бухлом. И не сходя с места уволил.

Вечером я приехал к его дому, намереваясь сломать ему нос. Звучит смехотворно, но, если ты пьешь большую часть твоей взрослой жизни, что-то вроде этого начинает казаться тебе весьма и весьма осмысленным.

Дверь открыла его жена, и весь мой боевой задор улетучился, я понес какую-то чушь. Мы были знакомы не первый день, и она уже знала, что произошло.

Она впустила меня в дом, дала мне таблетку аспирина и позвала Эдди. А тот велел мне обратиться к «Анонимным алкоголикам».

Я сказал: «Давай догадаюсь: ты ходил к ним, и они спасли тебе жизнь».

«Нет, — ответил он. — Но и тот говнюк, который задавил мою сестру, к ним тоже не ходил».

Рассказывать мне на этот счет особенно нечего, кроме одного: мне они помогли. Для многих и многих это никогда не кончается, им приходится до самой смерти таскаться туда каждую неделю. Стоит убрать из- под них страховочную сеть — и они рушатся на землю. Мне таких людей жалко. У них разлажен обмен веществ. Я устроен иначе. Я пил, потому что стремился хоть немного забыться. У меня слишком хорошая память. А это скорее проклятие, чем благословение.

— Я знаю, о чем вы говорите, — сказала Глория.