щетка, дорожная зубная паста, «ибупрофен», кусачки для ногтей… Вот: полоски лейкопластыря, на все порезы хватит.
После того как она налепила последнюю полоску, Карлос хлопнул себя ладонью по колену и воскликнул:
— Браво.
Глория, улыбаясь, бросила салфетки и пустые оболочки пластыря в корзинку для мусора.
— Вы бы вылили текилу в унитаз, — сказал Карлос. — Не хочу, чтобы она искушала меня посреди ночи.
— Отнесу ее к себе в номер, — сказала Глория.
— Несколько лет назад этого оказалось бы недостаточно. Я просто вышиб бы вашу дверь.
Ее номер был обставлен с несколько большей изысканностью: дряхлый комод, а на стене, под треснувшим стеклом, картинка, изображавшая морской корабль, что показалось Глории несколько эксцентричным — до моря отсюда было очень не близко. Она бросила косметичку на кровать, поставила бутылку в верхний ящик комода. Руки ее немного дрожали — требовавшая осторожности обработка ран стоила ей немалых усилий.
Она снова выдвинула верхний ящик.
Откупорила бутылку, сделала глоток.
Текила оказалась вовсе не такой дрянью, какая ей запомнилась. Цитрусовый привкус и ментол. Она собралась с духом и сделала еще глоток — большой. Слишком большой.
Она закашлялась, закупорила бутылку и вернула ее в ящик, подумав: ну и объясни мне, зачем ты это сделала?
Вытерев ладонью губы и выступившие слезы, Глория порылась в рюкзаке, отыскивая пастилку от кашля, которая разогнала бы клубившийся в ее горле туман, — и не нашла. Несколько раз попыталась сглотнуть его, однако туман засел в горле, словно некий вонючий спрей.
Она разобрала постель, плюхнулась на нее. Матрас оказался примерно таким же податливым, как дубовая доска. Проведя на нем несколько неспокойных минут, Глория встала. В руках и ногах покалывало. Господи. Неужели текила подействовала так быстро. Правда, она сегодня почти ничего не ела. Именно так девочки в колледже и поступали. Нормальные девочки, которые не собирались лезть в доктора, поскольку работа секретарши была для них в самый раз.
Направление, которое принимали ее мысли, пришлось Глории не по вкусу, и потому она отправилась в номер Карлоса. Он открыл ей дверь, уже успев сменить брюки на длинные шорты. На притороченном к его руке шезлонге по-прежнему красовался тюрбан.
— И нелепый же у вас вид, — сказала Глория.
— Не могу от нее избавиться, — подергав рубашку, ответил он.
— Да, одной рукой ее не разорвешь, — согласилась Глория.
Она присела на кровать, достала из косметички маникюрные кусачки и острием приделанной к ним пилочки провертела в рукаве рубашки дыру. Затем расширила ее, разрезая нитки и швы, и наконец освободила шезлонг от рубашки. И, бросив, как гладиатор, на пол ее изуродованный труп, воскликнула:
— Опля!
Карлос вгляделся в ее лицо:
— По-моему, вы поддали.
— Нет, вы видели, как я с ней расправилась?
— Много приняли?
— Глоток.
— Похоже, не маленький.
Глория со щелчком закрыла кусачки, крутнула их, точно ковбой шестизарядный револьвер, подбросила в воздух, но поймать не сумела, промахнулась.
— Ой!
Карлос нагнулся за кусачками, шорты его слегка сползли, позволив ей увидеть…
…ничего; ничего она там не увидела, потому что встала. Карлос покачал головой.
— Может, завтра об этом поговорим? — попросила она.
— Вы бы прополоскали рот.
— Зачем?
— Мне не хочется ощущать этот запах в вашем дыхании.
Вкус у воды, текшей из крана в ванной комнате, был хуже, чем у текилы. Глория дважды прополоскала рот, выплевывая воду — глотать такую совсем не хотелось. В коридоре было холодно; стоя перед дверью Карлоса, ожидая, когда он ее откроет, Глория потирала покрывшиеся гусиной кожей руки. А услышав, как он волочет к двери шезлонг, хихикнула.
Открыв дверь, Карлос сказал:
— Я чувствую себя сиамским близнецом.
Она дыхнула ему в лицо:
— Лучше?
— Лучше, — ответил он и, положив руку ей на талию, притянул ее бедра к своим. — Теперь я могу этим заняться.
Губы его отдавали южным солнцем.
Глава двадцать пятая
Реджи непременно пел после
Дойдя до «и ты не любишь меня», он высовывал из двери ванной комнаты голову и проникновенно выпевал эти слова, обращаясь непосредственно к ней. После чего иногда прерывался и спрашивал: «Ты меня любишь?» А она отвечала: «Не знаю». Тогда он распахивал дверь, вставал в ее проеме и покручивал пенисом — ни дать ни взять ребенок, получивший в школе табель с одними пятерками.
«Ну а теперь?»
Она натягивала простыню еще туже, так, чтобы под тканью проступали контуры ее живота. «Я обдумаю это».
Он усмехался и запрыгивал обратно под душ.
Она научилась ожидать от него шумных протестов, тирад, в которых все называлось своими именами, покушений на остроумие. Ожидала всего этого и сейчас и готовилась, натянув на себя простыню. До нее доносился шум воды, душок пара. И она предвкушала пение и вопрос: любишь ты меня или не любишь?
Другое дело, что на сей раз никого рядом с ней не было.
Карлос забрал ее шампунь и ушел по коридору в ванную комнату. Волоча за собой шезлонг.
— Долго мыться не буду, а то эта штука заржавеет, — сказал он.
Глория не потрудилась объяснить ему, что алюминий не ржавеет. Промолчала. Завернулась в простыню и помахала на прощанье ладонью.
