Джихад. Экспансия и закат исламизма

уверенность в подконтрольности им этих бородатых «Freedom Fighters», [11] участвовавших в «великой битве» с советской «империей зла», что в глазах самых горячих приверженцев дела исламизма составляло альтернативу иранской революции. В том году исламистское движение достигло своего апогея: в палестинском восстании — интифаде — гегемония ООП была поколеблена движением «Хамас»; в Алжире — пионере тьер-мондизма[12] — зародился Исламский фронт спасения, который одержит безоговорочную победу на первых с момента завоевания независимости свободных выборах; в Судане военный переворот сделает хозяином страны исламистского идеолога Хасана ат-Тураби. В Афганистане уход Красной Армии ознаменовал победу джихада и его саудовских покровителей, в то время как Хомейни, вынужденный подписать перемирие с Ираком, компенсировал неудачу с экспортом иранской революции знаменитой фетвой, призвавшей к убийству Салмана Рушди. Этим жестом он символически распространил пространство ислама — умму — на западный мир, начиная с Западной Европы: британский подданный Рунши был объявлен заслуживающим смерти в силу приговора, вынесенного ему иранским аятоллой. В тот же год ношение исламского платка школьницами- мусульманками во Франции вызвало общенациональную дискуссию, которая свидетельствовала о влиянии исламистских движений на молодое поколение детей иммигрантов. Тогда же падение Берлинской стены — прелюдия к падению коммунистической системы — позволило умме политически выйти за пределы «железного занавеса», вбирая в себя новые мусульманские государства Центральной Азии, Кавказа, а затем и Боснию в самом центре Европы. Наконец исчезновение социалистического мессианства высвободило утопическую нишу, которую исламизм казался способным занять. Но сознание неудержимости своей экспансии, свойственное в то время этой идеологии и движениям, ее разделявшим, опиралось на очень хрупкий социальный фундамент. Союз бедной городской молодежи и набожных средних классов, скрепленный интеллектуалами, разрабатывавшими исламистскую доктрину, не выдерживал затяжной борьбы с правящими режимами. Последним удавалось всё более успешно настраивать фракции движения друг против друга, выставляя напоказ антагонизм их реальных интересов, скрывавшийся за общим, но слишком неконкретным желанием создать исламское государство и ввести шариат.

Вопреки надеждам одних и опасениям других в последнее десятилетие XX века прогнозы 80-х годов не подтвердились.[13] На авансцену международной жизни вышли такие экстремистские группировки, как алжирская ВИГ и афганские талибы, не говоря уже о пресловутом Усаме бен Ладене. Громкие теракты, совершенные активистами движения, потрясли Париж и Нью-Йорк. Тем не менее исламизм как конгломерат различных социальных групп, спаянных общей идеологией, начинал терпеть поражение, что ускорило наступление заката движения. Конец 90-х годов прошел под знаком насилия и распада.

Детонатором этого процесса стало вторжение в Кувейт иракской армии Саддама Хусейна в августе 1990 года. Развязав войну с целью прибрать к рукам кувейтский сейф, хозяин Ирака, разоренного восьмилетним противостоянием с Ираном, сумел стать символом дела, в борьбу за которое могли вступить многие арабы и мусульмане, особенно неимущие, из ненависти к эгоизму и роскоши нефтяных монархий. Угрожая Саудовской Аравии, вынужденной призвать на помощь международную коалицию во главе с США, он ставил под сомнение религиозную легитимность династии. Последней пришлось пригласить войска «неверных», чтобы те топтали священную для всех мусульман землю этой страны. Эр-Рияд уже не мог претендовать на сохранение контроля над Святыми местами ислама. Тем самым иракское наступление взорвало исламистский консенсус, который старательно выстраивал саудовский режим и который ему удалось сохранить в водовороте иранской революции. Всё радикальное крыло исламистского движения, равно как и бедная городская молодежь, отождествлявшая себя с ним, повернулись против королевства и контролируемых им международных сетей, в которые были вовлечены в основном набожные средние классы мусульманских стран. Помимо «инакомыслия во имя Аллаха», проявившегося в 1991 году на самой саудовской земле, распад исламистского конгломерата дал о себе знать в полную силу в деятельности отправившихся в Афганистан «джихадистов», которые, укрывшись на своей базе в Пешаваре, отныне не контролировались никем и кусали руки кормивших их американцев и арабов. Опьяненные джихадом, уверенные в том, что именно они, в одиночку, «свалили» Советский Союз, эти группы перенесли афганский опыт на весь мир и вообразили, что смогут ускорить падение «безбожных» режимов на планете, начав с мусульманских стран, включая Саудовскую Аравию. После перехода Кабула под власть ряда партий моджахедов в апреле 1992 года «джихадисты» разъехались из Афганистана, избрав в качестве основных маршрутов три страны — Боснию, Алжир и Египет. В каждой из них они попытались превратить местный конфликт в джихад, который намеревались возглавить. В Боснии им не удалось «реисламизировать» гражданскую войну, и Дейтонские соглашения декабря 1995 года зафиксировали их поражение. В Алжире благодаря своему участию в партизанской войне «джихадисты» смогли оказать исламистским боевикам неоценимую услугу в плане опыта ведения военных действий, но распространяли в стране ультраэкстремистскую идеологию. Это приводило к бесчинствам, что в конце концов породило к ним негативное отношение в той социальной среде, которая ранее была к ним наиболее благосклонна. В Египте после первого шока, вызванного их насилием, от них также отвернулось население, которое не приняло их методов и доктрины, вызревшей в лагерях под Пешаваром. Во всех трех случаях признаки провала начали проявляться с 1995 года — после террористических акций, в которых сам успех их технической реализации оборачивался против политических намерений их авторов. Влияние выучки, полученной у «афганцев», сказывалось и во Франции, где также побывали самые подготовленные активисты, арестованные после терактов 1994 и 1995 годов. Это несовпадение между экстремизмом оторвавшихся от реальности «джихадистов» и теми социальными, политическими и культурными чаяниями, которые выразились в поступательном продвижении исламизма на всем протяжении 80-х годов, тормозило его триумфальное шествие. Приход к власти талибов в 1996 году в Кабуле, сопровождавшийся введением ими жестких мер в отношении женщин и массовыми казнями «грешников», фанатизм учеников радикализированных суннитских медресе Пакистана, которые с одинаковой ненавистью к нечестивцам убивали своих соотечественников-шиитов и индусов из индийского Кашмира — всё это привело в ужас набожные средние классы. А в Турции пребывание в течение года у власти коалиции во главе с премьер-министром- исламистом Н. Эрбаканом (1996–1997 гг.) лишь ускорило распад союза, который эти средние классы заключили с бедной городской молодежью на политической платформе воинствующего исламизма.

И действительно, с весны 1997 года стали давать о себе знать некоторые признаки того, что многие социальные актеры исламистской коалиции пытались найти выход из того тупика, в который, по их мнению, она их завела. Избрание президентом Ирана Хатами, произошедшее вопреки воле клерикального истеблишмента Исламской Республики, но при массированной поддержке молодежи, родившейся после революции, и городских средних классов, стало самым ярким символом этого желания перемен и признаком новой тенденции, которая, похоже, с тех пор лишь крепла. Аналогичные примеры можно найти в большинстве стран, где существовали мощные исламистские движения и где на смену их слабевшей идеологии приходили поиски нового социального пакта — с теми светскими средними классами, которые раньше предавались анафеме. Этот пакт выстраивался вокруг темы уважения к правам человека, а также стремления к мусульманской форме демократии — этого «западного» термина, еще недавно подвергавшегося проклятию в исламистских кругах. В Индонезии после падения диктатуры Сухарто, далеко зашедшего в своем флирте с исламистской интеллигенцией, был избран президент-мусульманин — поборник светскости. В Алжире правительство, сформированное президентом Бутефликой, объединило светских деятелей и умеренных исламистов. В Пакистане премьер-министр Наваз Шариф, покровитель исламистского движения, был свергнут генералом, считавшим себя последователем Ататюрка. В Судане другой генерал прогнал «серого кардинала» режима Хасана ат-Тураби. Все эти факты свидетельствовали об ослаблении исламистской идеологии и классового союза, который она цементировала. Остается посмотреть, в какую сторону будет эволюционировать движение и сумеют ли правящие элиты, имеющие исторический шанс построить демократию в подконтрольных им странах, воспользоваться случаем и принести необходимые жертвы для расширения своей социальной базы или же властные режимы будут и впредь следовать логике «присвоения» государства — логике, предвещающей новые бури и катастрофы.