Вскочили от крика.
— Родной ты мой, сыночек! — причитала бабка срывающимся голосом, протягивая руки навстречу приближавшемуся мужчине лет сорока.
— Здравствуй, мама! — хрипловато, но нежно сказал он, подойдя к ней, и трижды поцеловал в щеки.
— Много ли добыл? — спокойно спросила Клавдия Николаевна, строго глядя в глаза сыну.
— Хватит и тебе, мамочка, и остальным нашим. Всех накормим.
— Вот и хорошо, сынок. А то ведь ясное дело: с голоду-то рад не будешь, а нам с тобой не десять и не сто человек прокормить надобно. Без тебя бы им и не жить.
Мужик радостно улыбнулся. Гордость появилась в его остроносом лице и во взгляде чистых голубых глаз.
Радецкий подошел, протянул руку.
— Радецкий, — представился он.
— Павел. — Сын Клавдии Николаевны пожал руку. — А как вас по имени?
Радецкий запнулся.
— Нет у меня имени. Нельзя нам… — Он покосился в сторону Турусова, словно ждал его помощи. — Мы — сопровождающие… нам и фамилии наши оставлять не хотели. Собирались чужие всучить, чтоб и в документах чужие значились. Еле-еле уговорили.
— Как это? — спокойно спросил Павел.
— Да вот, не хотят, чтобы мы сами собой в историю попали. Говорят, истории не нужны случайные люди, а мы, мол, случайно были выбраны. Так и все равно, когда одна фамилия в истории, а ни имени, ни отчества нет — сразу видно: случайный человек. Кто угодно мог вместо него быть…
Первый раз за поездку Турусов услышал в голосе Радецкого столько обиды и досады. Даже не верилось, что этот великан, у которого “кровь из пальца струей бьет”, вдруг заговорил на таких жалобных нотах.
Павел кивнул, будто уже не раз слыхал про подобные вещи.
— Да, Паша, а это Турусов, самый образованный и многосторонне недоразвитый человек в нашем вагоне. — Радецкий взял себя в руки и начал шутить, что было для него делом обычным и естественным.
Паша набрал в кастрюлю снега и за несколько секунд успел добежать до трубы, прислонить к ней кастрюлю и вернуться. Таким же образом принес вскипевший снег, высыпал туда маленькую пачку заварки и немного сахара. Вытащил из-под лежака ящик, поставил на ребро вместо столика.
— Сейчас почаюем.
Турусов машинально посмотрел на наземный номер ящика, побледнел и опустился на корточки.
— Я ж говорил, студент сразу свалится! — Радецкий обернулся к Клавдии Николаевне, покачал головой.
— Откуда он здесь? — Турусов уставился в голубые глаза Паши.
— Нашел как-то недалеко от того места, где деньгу добывал. — Сын Клавдии Николаевны водрузил на ящик, прямо на прямоугольный штамп кастрюлю. — Роюсь себе в снегу, смотрю — ящик с какими-то цифрами на боку. Ну, думал, клад в нем, что-нибудь ценное. Намучился, пока дотащил. Стали открывать, а он не открывается. Со злости чуть не сжег. Оказывается, пошутил над нами кто-то, ящик цельный и снутри, и снаружи. Блеф! Вот я и приспособил его вместо столика…
— “ТПСБ 1784”, — вслух прочитал Турусов. — Это наш…
— Как ваш? — удивился Паша.
— Да он их по номерам собирает. 1785 у него уже есть, а этого номера как раз не хватает! — Радецкий засмеялся. — Расскажи лучше, как деньгу добываешь!
— А что ее добывать?! Главное, на место выйти, а там уже и трудностей почти нет. В снегу она лежит. Только плохо, когда смерзшаяся: сколько я уже сотенных попортил! Даже подумать страшно. Передержишь их у трубы — они крошатся. Бумага, видно, старая. А недодержишь — расползаются.
— О! А у тебя хрустящей нет? Мне фотку завернуть надо.
— Вот, выбирай.
Радецкий взял у Паши пачку сторублевок, выбрал одну, остальные вернул. Перезавернул фотографию в новую, а старую сотенную под ноги бросил.
— Так нехорошо! — мягко сказал Паша, поднял ее и вместе с остальными протянул маме.
Клавдия Николаевна аккуратно завернула пачку в платок.
— Теперь все сытенькими будут. Тебе спасибо. Оно известно: добро добром возвращается, а зло злом.
— Лишь бы только деньги деньгами не возвращались! — Паша провел ладонью по бороде- щетке.
— Павел, ты можешь мне этот ящик дать? — голос Турусова задрожал.
— Да ради бога. Я и без стола привык, а от него другой пользы нет и не было.
— Только сам его потащишь! — добавил Радецкий.
— И потащу! — упрямо буркнул Турусов.
— Тогда у меня к вам тоже будет просьба, — немного замешкавшись, сказал Павел. — Тут надо вещи одни забрать…
— Какие вещи? — Турусов не отрывал взгляда от ящика.
— Там вещмешок с чем-то. И, как раз в пользу вам будут, лыжи. На них можно и ящик оттащить.
— А кому эти вещи отдать?
— Никому. Просто увезти отсюда, а там что хотите с ними делайте. В них наверняка что-нибудь интересное, может, деньги…
Турусов с недоверием покосился на Павла.
— Да не бойтесь. Это вещи одного из наших. Он просто не вернулся оттуда, где мы работаем. Уже месяц прошел. Обычай такой — если кто не возвращается больше месяца, мы его вещи отдаем кому-нибудь, кто здесь случайно. Ведь если такие вещи оставлять тут, их в конце концов распотрошат, и с этого может начаться воровство. Тут пока все по-честному, понимаете?
Радецкий кивнул. Турусов, оцепенев, слушал.
— А что, часто не возвращаются? — спросил Радецкий.
— Бывает.
— Сынок, чего там раздумывать, давай я заберу этот мешок! Может, там что пригодится потом?! — заговорила молчавшая до этого момента Клавдия Николаевна.
— Нет, мама. Ты не случайный человек. Ты сюда ехала, а они…
— Мы возьмем! — твердо произнес Турусов. Радецкий удивленно оглянулся на напарника.
Назад шли раза в три дольше. Турусов тянул ящик, укрепленный на двух сбитых поперечными планками лыжах, а Радецкий налегке, с одним вещмешком шагал позади. Клавдия Николаевна в последний момент решила еще на денек остаться, объяснила пальцами на снегу, как им выйти к поезду, и пожелала удачного пути.
К рельсам выбрались без затруднений, но поезда не было. Приударил мороз, время от времени с кедров, потревоженный ветром, слетал снег.
— Мы так тоже можем не вернуться, — припрыгивая, сказал Радецкий.
Турусов уселся на ящик и отвлеченно рассматривал рельсы, двумя параллельными линиями выступавшие из снега.
— Дождемся, наверно, — медленно произнес он.
— Чего-нибудь да дождемся, но жрать тоже надо. Ты, профессор, даешь прикурить! Когда все просто — у тебя сложности возникают, а когда время приходит за шкуру думать, — ты как вырванный зуб мудрости, на все тебе наплевать!
— Почему наплевать?! Мне не наплевать! Просто ящик тяжелый и я устал.
— Ящик… — Радецкий задумчиво выдохнул. — Надо проверить вещмешок, может, что из жратвы имеется.
Радецкий сунул руку. Что-то зашелестело, зашуршало. Он вытащил наружу пригоршню кедровых
