А «ложу для особо почетных гостей» мы сохранили и предлагали за 25 марок только тем (даже если были и другие места), для кого имели значение символы общественного положения.
Если же эти места были единственными оставшимися, мы снижали цену до 4 марок за табурет и сажали к роялю еще двух студентов. Иначе им бы пришлось отказать, а этого нам очень не хотелось. Таким образом, мы никого не грабили, но никого не принуждали и экономить, если денег у кого-то имелось достаточно и к тому же была потребность продемонстрировать свое социальное положение. Мы сами создали себе меценатов, правда, «мини-мини» и без их ведома, но тем не менее. И что еще важно: мы все могли теперь после представления чаще выпить пива.
Как-то один молодой человек по окончании представления сказал мне: «В известном смысле эти террористы правы. Их действия для ФРГ по крайней мере хоть небольшая, но встряска. Нужно попытаться вызвать правительство на применение откровенно фашистских методов и таким образом дискредитировать его. Как только оно сбросит маску, народ сразу увидит, где правда, и покончит с угнетением».
«А как ты представляешь себе «откровенно фашистские методы»? – спросил я молодого, не старше 23 лет, парня. – Прямо так – лагеря, пытки, убийства?»
«Разумеется, как же иначе народ поймет, что это преступление?» «Революционер» был крайне удивлен, когда я вслед за этим не очень вежливо, но твердо попросил его покинуть помещение. Я почувствовал, правда, что моим долгом было объяснить ему, почему его первого и единственного за все семь лет существования ТАБ, не вдаваясь в дискуссию, выставили из театра. «Ты хочешь, чтобы и меня засадили в лагерь». Я надеюсь, что он все понял, и с этого момента начался процесс его политического образования.
Однако то, что этот парень мне так наивно растолковывал, было не только его личным мнением. Это была суть опасного псевдоучения «теории фашизма», распространенного в кругах леваков. Его сторонники напоминают мне самоубийцу, который открывает газовый кран, однако в последний момент поспешно зажигает еще и спичку и взрывает весь дом со всеми его обитателями. Кроме того, опыт немецкой и не только немецкой истории дает более чем достаточные основания сомневаться в том, что население ФРГ действительно поднимается против прокладывающего себе дорогу нового фашизма и на этот раз сумеет покончить собственными силами с этим преступным явлением в его наиболее отвратительной форме. Правда, шок, перенесенный в 1945 году, вызвал к жизни в будущей ФРГ стремление к осуществлению действительно демократического государственного устройства. Можно было говорить о стремлении к разрешению противоречий в социалистическом духе, однако вскоре бразды правления вновь захватили представители старых сил, и развитие пошло в противоположном направлении.
При решении некоторых проблем реакционные группировки в государственном аппарате и экономике попытались даже повернуть колесо истории на целое столетие назад. Например, приняв указ о «запретах на профессии», который не только по своим формулировкам напоминает принятый нацистами в апреле 1933 года Закон о восстановлении высшего чиновничества. Тут высокочтимые судьи, как говорится, перещеголяли практику кайзеровского судопроизводства. Кроме того, недавние опросы показали, что почти четвертая часть населения ФРГ все еще или уже опять тяготеет к фашистскому идейному наследию. Таким образом, насущной задачей является не провоцировать взрыв «откровенного фашизма», а совсем наоборот, вырвать с корнем его уже довольно окрепшие ростки.
Пугающе выглядит цинизм, с которым приверженцы «теории фашизма» хладнокровно принимают в расчет неизбежную ликвидацию остатков основных гражданских свобод, для них кровь антифашистов все равно что водица. То, что планы подобных псевдореволюционеров – спровоцировать взрыв фашистских настроений – полностью совпадают с намерением экстремистских террористических банд, не нуждается в доказательствах. Даже если побудительные мотивы одних и тех же действий могут отличаться друг от друга, цели обеих сторон, по крайней мере на первом этапе, идентичны. Их представления о втором этапе – слепое блуждание, попытка выдать желаемое за действительное, основанные на вере, что сначала нужно подохнуть, чтобы потом когда-нибудь воскреснуть из мертвых. Но в классовой борьбе одной веры мало.
Однако в первой части «теория фашизма» содержит элементы реальности. В самом деле, не так уж трудно в ФРГ в результате террористических актов добиться еще большего сдвига вправо.
Если говорить несколько упрощенно, то за каждым новым террористическим актом следуют два новых закона, еще больше ограничивающие свободы всех граждан. И если это есть причина и следствие, то я должен сказать народу: «Нацисты в 1933 году скорее всего тоже сами подожгли рейхстаг…»
Несомненно, что реакционные политики очень охотно, даже слишком охотно используют в своих целях террористические акты в качестве предлога. Тут каждая из двух сторон по мере сил «помогает» другой. Не будь террористических актов, последовательным сторонникам ущемления основных гражданских свобод пришлось бы их организовать. Всякий раз после подобных покушений усиливалось военное оснащение полиции и погранслужб, а также расширялись их права. Гражданские же права, считавшиеся ранее неприкосновенными, – такие, как право свободного выбора защитника или его право посещать заключенных, – ограничивались или отменялись вообще.
Все указывает на то, что процесс этот будет продолжаться. В последнее время наметилась тенденция заменять открытое слушание дела, что давало известные гарантии обвиняемым против судебного произвола, закрытым. Причем мотивировка была явно притянута за уши: нужно якобы защитить обвиняемых от излишнего интереса «общественности». Легко себе представить, как за закрытыми дверями будут вестись процессы против левых.
В 1978 году, несмотря на отчаянное сопротивление небольшого числа депутатов, большинству в бундестаге удалось протащить так называемый закон об облавах, в соответствии с которым права полиции были расширены до немыслимых ранее пределов. Если раньше по старому закону для заключения кого-либо под стражу полиции требовалось наличие обоснованного подозрения, хотя на практике обоснование подчас фабриковалось задним числом, то сейчас по закону об облавах можно арестовать и засадить в камеру, а то и в лагерь для заключенных любого, даже если ему лично нечего инкриминировать. Проверка мотивов ареста производится намного позднее, а до этого полиция может в принципе делать все, что ей заблагорассудится. Если к этому добавить юридически разрешенную только в ФРГ тотальную изоляцию, то не исключено, что арестованный на какое-то время может вообще исчезнуть (прямо как в странах Латинской Америки с диктаторскими режимами), причем на вполне законном основании.
Возможно, представители так называемой социально- либеральной коалиции из СДПГ и СвДП, предлагая закон на рассмотрение, предполагали, что он не будет использован в полной мере (такая возможность предусмотрена параграфом III Уголовно-процессуального кодекса), но зачем тогда принимать закон, которым не собираешься пользоваться?
Нетрудно представить себе такой состав правительства, которое воспользуется этим законом безо всяких колебаний.
Для успокоения общественности и противников нового закона парламент внес оговорку: новые положения считались имеющими силу только в случае непосредственной угрозы террористических действий, только в определенном месте и только на ограниченный срок. Наличие непосредственной опасности в каждом конкретном случае определяет независимый судья, только он имеет право принимать решение о расширении полномочий полиции. Раньше подобная ситуация называлась «малым чрезвычайным положением».
Весной 1978 года мы с Кристель трижды за один только час натыкались на полицейские кордоны (было это недалеко от Дюссельдорфа). При этом все подъезжающие машины, а их было несколько сотен, останавливали и обыскивали. Образовались очереди. В нескольких шагах стояли полицейские с автоматами на изготовку – это была картина, знакомая нам по телекадрам из стран Латинской Америки, где еще сохранились диктаторские режимы.
Во всех трех случаях я поинтересовался у полицейских, на каком основании меня обыскивали. Ответ во всех трех случаях был одинаков: «Это наше право. Не мешайте!»
