театралом, не говоря уже о том, что до известного возраста ни разу не заглядывал за кулисы. Тем не менее мои проекты меньше всего напоминали архитектурные упражнения, а в большей степени были попыткой разработать проект сцены с оптимальными условиями для игры или, во всяком случае, того, что я тогда понимал под этим. Лишь Фрейду по силам разгадать, что скрывалось за всем этим. Только организовав собственное кабаре, я перестал создавать эти фантастические проекты. С тех пор у меня были только реальные планы.
Некоторым из них суждено было осуществиться. Причем три фактора неизменно сопутствовали всем проектам, которые мы затевали, преисполненные радужных надежд: постоянно переполненные залы, отсутствие каких- либо государственных дотаций и непродолжительность существования. Что касается последнего, то причина всегда была одной и той же: расторжение договора со стороны владельца помещения. Первая попытка обосноваться в Гёттингене закончилась тем, что меня вышвырнули: я собирался переоборудовать помещение, а хозяин был решительно против. На Мельштрассе в Ганновере в 1963 году владелец дома предпочел моему театру более доходное предприятие – казино. «Новый дом» – прекрасный ресторан в центре города, построенный в стиле неоклассицизма, чей подвал с крестовыми сводами давал нам приют в 1964-1965 годах, был снесен, и даже пребывание в «Клубе Вольтера» в конце концов закончилось расторжением договора.
Каждый раз мы вкладывали все наши скромные сбережения, а также часть средств, заработанных во время гастролей, в тот или иной проект и всякий раз оказывались у разбитого корыта, без гроша в кармане, хотя на отсутствие публики мы никогда пожаловаться не могли. Решение напрашивалось единственное: мы сами должны стать владельцами наших средств производства!
В 1972 году на Бишофсхолердамм продавался дом, некогда принадлежавший общине евангелической церкви. Мы с женой решились: наделав кучу долгов, стали домовладельцами. Наше новое убежище, по всеобщему мнению, менее всего было пригодно для театра: крохотный домишко в юго- восточной части Ганновера – одна из множества унылых типовых построек 30-х годов, сооружавшихся для добропорядочных буржуа. Улица на окраине, где редко встретишь пешехода, где на километр в округе нет ни одной забегаловки, наводила на мысли скорее о домохозяйках, нежели о кабаре. В ближайшем соседстве находился еще ветеринарный институт, несколько студенческих общежитий и домов для престарелых, спортплощадки и две лавки (были когда-то еще Две, но они обанкротились). И все это великолепие заканчивается примыкающим к городу лесным массивом и дорогой, ведущей на автостраду. Унылая автобусная линия связывает этот пригород, носящий название Бульт, с центром Ганновера. Когда наш план был еще только на стадии обсуждения, даже самые близкие друзья лишь сомнением покачивали головой. Ганновер и без того никогда не считался классической столицей кабаре. И то, что мы рискнули открыть его именно здесь, с нашей стороны было проявлением известного мужества, а тут еще такая дикая окраина. И даже Кристель, без чьей энергии и работоспособности невозможно было бы существование кабаре Киттнера, временами падала духом. Городской совет отчетливо видел грядущую катастрофу. Театр Киттнера поддерживать невозможно, объявил в местной прессе комитет по делам культуры, речь-де идет о мертворожденном проекте. Кабаре и так якобы является «умирающим видом искусства», а уж на Бишофсхолердамм не пойдет никто. Ситуация безнадежная. «Даже 'Дикобразы' [22]- и те не имели бы там успеха». Убежденный в своей правоте – качество, присущее мне, – я тут же, с ходу устроил одно выступление в актовом зале упоминавшегося уже ветеринарного института, дабы доказать обратное. И доказал: люди пришли на Бишофсхолердамм! Все билеты (а зал вмещал 350 человек) были распроданы. Моя жена после этого успокоилась. Я тоже. Не сделай я этого, мы продолжали бы жить, терзаемые мрачными пророчествами, против которых у меня не было бы никаких других средств борьбы, кроме моего упрямства да еще сознания, что все предприятие продумано до мелочей.
Во время гастролей я познакомился с бесчисленным множеством коллективов, представлявших «малое искусство», – и процветающих, и с трудом сводящих концы с концами, и сделал свои выводы. В одних местах я находил хорошие идеи, в других – ошибки. Суммарный опыт в сочетании с теоретическими выкладками стал основой для изготовления собственного рецепта. Не столь важно «плохое местоположение», как это принято считать, ибо политическое кабаре и без того едва ли может рассчитывать на широкую публику, а скорее на определенный круг зрителей. Поэтому можно свободно отказаться от дорогих помещений в центре города. Точно так же как и от дорогой светорекламы – и не потому, что этого требовало ведомство по градостроительству. Достаточно небольшой витрины в саду и фонаря над дверью. Лишь позднее, в интересах зрителей, мы увеличили витрину и осветили ее: уж очень часто люди тратили по полчаса на поиски театра. По этой же причине вывесили и указатель на дороге, ведущей из города, на котором значилось: «Последний театр на пути к Хильдесхайму» – и это была чистая правда.
Вместо неоновой рекламы мы предложили кое-что другое: подлинную, ощущавшуюся всеми и во всем атмосферу кабаре, которую нельзя ни подделать, ни с чем-то спутать. Люди должны с первых же шагов почувствовать, что здесь им предложат не то, что в кино или городском театре. Те преимущества, которыми пользуются эти культурные заведения в виде денежных субсидий, мы должны были компенсировать за счет фантазии и оригинальности. Таким образом театр независимо от того, что разыгрывается на сцене, обретает свое лицо, а это, по моей концепции, отнюдь не недостаток, а, как говорится, совсем наоборот.
Дистанция между зрительным залом и сценой сократится. Я сам больше люблю, когда в театр приходят люди, которые чувствуют себя желанными гостями в доме. Мы и жить решили в театре, и первое время после открытия я нет-нет да и встречал в антрактах в своей комнате заблудившихся зрителей, изумленно рассматривающих книжные полки. Даже для нас, с нашим стремлением к просветительству, вторжение зрителей в сферу нашей личной жизни было уже слишком и мы были вынуждены принять неслыханно репрессивные меры: сегодня лестницу, ведущую в жилые комнаты, перегораживает шнур с табличкой «жилое помещение». И люди, представьте себе, не переступают границу.
Мы въехали в наш дом в 1972 году, и во время перерывов в турне приступили к переоборудованию зрительного зала, имея массу энергии и мало денег. Первоначально в нем можно было разместить 40 человек, после того, как была сломана стена, – 55. Шаг за шагом мы расширяли площадь зрительного зала и довели ее до 76 мест.
Переобрудование шло труднее, чем ожидалось. Начиная его, мы исходили из того, что если церковь собирала в этом зале своих прихожан, то, стало быть, имелось разрешение властей использовать его для общественных мероприятий. Будет ли публика слушать псалмы или песни кабаре, с точки зрения градостроительной, по нашему непросвещенному мнению, не имеет никакого значения. Глубочайшее заблуждение.
«Нет, нет, – дружески просвещал меня какой-то чиновник, – на зал нужно получить новое разрешение.
Церковь все это время проводила собрания без разрешения».
«Хорошо, но почему им было можно, а нам нельзя?»
«Нет истца, нет и судьи, – последовал ответ. – Ну кто будет придираться к церкви по мелочам?»
Вот именно, господь бог простирает свою длань над домом верующих, защищая его. Нам же, бедным язычникам, нужно было делать запасные выходы, иметь огнетушители, пожарные выходы, аварийное освещение, не- воспламеняющиеся двери и т. д., и т. п. Сегодня наш дом – это в первую очередь сооружение на все пожарные случаи, а потом уже театр. На каждые 19 зрителей имеется отдельный запасной выход. Требование оборудовать в нашем кабаре непременно два туалета заставило меня задуматься: а почему, собственно, церковь, столь ревностно следящая за нравственностью, могла обходиться одним общим? Другой на моем месте сделал бы из этого комическую сценку.
Тем не менее мы не унывали. В течение нескольких месяцев своими руками пилили и приколачивали, измеряли и красили – тяжелая работа. В округе об этом пошли разговоры. В один прекрасный день позвонил какой-то добропорядочный отец семейства, оказавшийся страховым агентом: «Я слышал, строите свой театр. Моя жена, сын и я по субботам и воскресеньям свободны. Помочь вам?»
Еще бы. Так к нам явилась целая семья, и оба выходных все прилежно белили потолок будущего фойе.
