Он медленно поднял руку со сверкающим скальпелем.
До этой секунды глубоко в сознании Лидии еще теплилась надежда на то, что все это просто чудовищный фарс, который должен вот-вот прерваться. Она была готова заплатить за этот вечер унижением, даже смертельным испугом, если ЭТО доставит ему удовольствие, но умереть после всего, что с ней произошло, было против любых правил.
Смерть делала абсурдным жестокий спектакль, но любая вещь, даже самая дикая, когда-нибудь случается на самом деле. И тогда она уже не кажется случайностью…
В своем доме таксидермист сам был и режиссером, и актером, и зрителем. Ему не хватало только декораций.
Замкнутое, замороженное безграничным отчаянием жертвы пространство операционной стало склепом, в котором Лидия была похоронена заживо. Здесь уже не существовало мыслей, как не существовало больше надежды. Только плоть и крики животного, попавшего в ловушку безысходности…
Звуки «Смерти и Девушки» заглушали все.
«Почему я?!» — вопило все ее существо, хотя ничего нельзя было изменить. Лезвие скальпеля, холодное, как зимняя луна, и жаждущее теплой крови независимо от направлявшей его воли, неумолимо приближалось к ней, а где-то за ним плавало улыбающееся лицо, словно отлитое из розовой пластмассы…
Это было хуже, чем неизбежность. И гораздо хуже, чем смерть.
— Вы будете прекрасно смотреться в моей спальне, дорогая, — прошептал таксидермист с выражением величайшего эстетического блаженства на красивом, гладком, почти кукольном лице.
И сделал первый надрез.
Кукла
Теплым вечером она гуляла с ребенком в парке. Стояла ранняя осень, и Кристина с наслаждением вдыхала запахи, присущие этой поре, любовалась ковром из опавших листьев, устилавшим газоны и дорожки парка. Между деревьями плыл сизый дым. Горьковатый аромат костров доносился до ее ноздрей…
Кристина смотрела, как ее ребенок играет с другими детьми, останавливается, чтобы поднять с земли охапку желтых листьев, бросить их фейерверком вверх, и радостно смеется, пока они дождем падают на него. Потом она звала ребенка, и они шли дальше, дальше — в самую глубину парка, куда обычно никто из гуляющих с детьми не забредал.
Кристина всегда тщательно выбирала маршрут этих прогулок, высматривая, что за дети играют впереди и в особенности — с ЧЕМ они играют. Если то, что она видела, ее не устраивало, всегда была возможность вовремя свернуть на одну из боковых дорожек или отвлечь внимание ребенка и вернуться назад.
Но сегодняшний вечер был просто волшебным, и Кристина погрузилась в грезы. Она брела по дорожкам, пропуская эту чудесную осень сквозь себя и думая о тысяче вещей сразу… Ребенок шел за ней, иногда останавливаясь, чтобы поиграть с другими детьми или рассмотреть то, что его интересовало, а интересовало его многое: собаки, гулявшие на поводках; урны, расставленные вдоль дорожек; старики, сидевшие на скамейках; фонари, источавшие в сгущающихся сумерках свет, подобный лунному; узоры из листьев и узоры из теней, лежавшие на тротуарах. Потом ребенок Кристины спохватывался, искал ее взглядом и бежал догонять.
В этот вечер Кристина испытывала одновременно и тихую радость, и одиночество, и щемящую тоску. В какой-то момент она поймала себя на том, что разглядывает мужчин, попадавшихся ей навстречу. Кристина глубоко вдохнула свежий прохладный воздух и вдруг услышала крик своего ребенка.
Она обернулась, и ее лицо потемнело. Ребенок стоял среди других детей, а у тех была огромная кукла, почти такая же ростом, как сами малыши. Ребенок Кристины с нежностью держал куклу за руку и звал маму. Его взгляд выражал любовь, жажду обладания и мольбу.
Кристина пошатнулась. Она вдруг почувствовала, что этот вечер закончится плохо, но не смогла бы сказать, откуда у нее появилась уверенность в этом. Ребенок просил у нее куклу.
— Пойдем, — сказала она.
— Мама, подари мне такую куклу, — потребовал ее ребенок.
— Ну хватит. Пойдем, — глухо и строго проговорила она.
— Мама, все дети играют с куклами, — сказал ее ребенок.
Этот аргумент показался ей слишком взрослым. Она внимательно посмотрела на маленькое существо, стоявшее перед ней.
— Качели, — предложила Кристина, уже зная, что все это безнадежно.
— Я хочу куклу, — упрямо сказал ее ребенок.
— Мороженое, — теряя терпение, произнесла Кристина.
— Я хочу куклу, — печально повторил ее ребенок. Его лицо уже исказила гримаса — предвестница будущей истерики.
Ничего нельзя было изменить.
— Пойдем, — сказала Кристина почти со злостью, взяла ребенка за руку и повела домой.
«Я сама во всем виновата. Сама во всем виновата…» — крутилась в ее голове одна и та же неотвязная мысль.
Она вела ребенка к дому и уже не замечала ничего — ни печальной красоты увядающей природы, ни любимых запахов, ни смутно знакомых лиц. Плач ребенка заставлял ее сердце болезненно сжиматься, но какой-то темный инстинкт требовал, чтобы она оставалась твердой…
Дома ребенок еще долго капризничал и отказался съесть то, что она приготовила на ужин. Но Кристина не могла бы объяснить со всей определенностью даже самой себе, почему она отказывается подарить ему куклу.
Наконец она отвела ребенка в детскую, и после долгих уговоров ей удалось уложить его в постель. Когда он забылся сном, Кристина включила телевизор и долго смотрела невидящим взглядом на тени, мелькавшие на экране.
У ее ребенка было много игрушек. Но среди них не было ни одной куклы.
Кристина была еще совсем юной, когда умерли ее родители. С тех пор она работала. Работа была неинтересной и тяготила ее, но надо было как-то жить. Ей досталась от родителей квартирка из двух небольших комнат и кухни. Кристина прожила одна несколько лет. Сколько себя помнила, она была одинока. С родителями у нее не было особенной близости, хотя их смерть потрясла Кристину, но так, как потрясает смерть любое юное существо, совершенно с ней не знакомое.
За время, прошедшее после смерти родителей, она встречалась с несколькими мужчинами, но ни с кем из них не была близка. Ни один не заинтересовал ее достаточно сильно, и она не считала нужным доводить романы до логического конца. Кандидаты в любовники так и остались неразличимыми силуэтами на ее внутреннем горизонте.
У нее было несколько знакомых женщин, которых она зачисляла в разряд приятельниц, но не более того.
Жизнь ее была мучительно однообразной и замкнутой, однако порой Кристина ловила себя на том, что и не хочет никаких перемен. Она не любила шумных компаний, громкой музыки, переездов, слишком жаркого лета и слишком холодных зим. Иногда она с ужасом ощущала убегающее время как песок, просыпающийся между пальцев, который она была не в силах удержать.
Однажды весной, находясь в отпуске, Кристина бродила по городу и увидела афишу какого-то заезжего кукольного театра. Ветер трепал листок, небрежно наклеенный прямо на стену, и Кристина была
