Михайловна про вас столько рассказывала, что я просто рад познакомиться. Я хочу подарить вам свой лучший альбом, который признали в Европе…' (Позже, когда мы сойдемся в разговорной схватке и поймем, что нам действительно, несмотря на очень разное видение мира, есть что сказать друг другу, Никас уже у себя дома подпишет мне этот альбом словами: 'Николаю — в знак начавшейся дружбы…' Но это произойдет позже, а пока… Пока мы садимся за стол.) Никасу все еще тяжело двигаться. Перед тем, как сесть, он задирает свитер и показывает мне белую металлопластмассовую конструкцию для восстановления позвоночника после автокатастрофы…
- Он удачливый художник, но, — как говорит Неля, — переживает 'общественное одиночество', потому что у него нет своей Нели. Вот уже лет десять, как мы поддерживаем отношения, а он все никак не может найти свою судьбу…
А перед этим Неля скажет: 'Вы человек умный, но я ведь тоже не дурочка, чтобы то особенное и личное, что собираюсь когда-нибудь описать сама, выложить на блюдечке вам, Николай. Давайте уж ограничимся тем, что я подам вам блюдо… Рыбное ассорти. От него вы не поправитесь.
Я соглашаюсь съесть разные закуски и приготовленный ею суп при условии, что в следующий раз буду, есть только в том случае, если она, как и обещала, от и до покажет мне, как умеет варить любимый борщ Иосифа Давыдовича Неля смеется и соглашается.
- А еще, — говорю я, — я хотел бы посмотреть, как Кобзон сам себе картошку жарит…
- Да я вам лучше расскажу, — перебивает Неля. — Все начинается со слов: 'Наташа! (это наша помощница), я хочу поджарить себе картошку… Начисть! Так, Наташа, а теперь нарежь… И сало нарежь. He-ля! Я хочу поджарить себе картошку… Где сковородка? Так, поставь на плиту! He-ля, а где соль? Посоли. Так… Вот теперь можно жарить'. (Только начинает помешивать — телефон. Домешиваем я или Наташа. Он только приходит и говорит: 'Вот, раз-два и картошка готова!' А то и вообще не приходит… Куда-то срочно вызывают, и он уезжает… И стоит она, остывает…) Вообще… он такой избалованный. Возвращается обычно поздно. Часто голодный. Холодильник забит едой. А он опорожнит вот эту миску с сухариками, и все. Ну, еще запьет чем-нибудь, если что под руку подвернется. А нет… так и ляжет спать на-сухую. Нет, чтобы в холодильник или в кастрюли заглянуть. Избалованный…
- А может быть, не избалованный, а просто дорожит сном своей Нели и не лезет в те дела, в которых не он хозяин, — возражаю я.
- Ну не знаю… По-моему, это уже слишком… Когда хочется, есть, ограничиваться только тем, что осталось на столе, и даже не заглянуть в холодильник. Избалованный…
- Нет. Не избалованный, — настаиваю я, вспоминая, что и сам часто поступаю так же.
- Нет, избалованный, — возмущается Неля, — в конце концов, кто его лучше знает, вы или я?
- Знать-то знаете, да не все хотите понять, — стою я на своем.
- А может, и не избалованный и то, что он делает, надо назвать другим словом, которое я сразу и не подберу, — почти соглашается Неля. Когда позже я показал ей запись этих слов, Неля с недоумением посмотрела на меня: 'Разве я могла такое сказать, если никогда не ложусь спать, пока не дождусь Иосифа, чтобы покормить его?!'
…Сидим с Кобзоном (это уже в другой раз), разговариваем про советские эстрадные времена. С нами за столом Неля. Изредка пригубляя легкое вино, слушает наш разговор и вздыхает. Красивой женщине скушно…
Я спрашиваю: 'Тогда 'левые' концерты были?' Кобзон что-то вспоминает и думает, что сказать. Не успевает ответить, как Неля опережает его: 'Были. Были. Конечно, были…'
- Неля, не мешай нам, — просит Кобзон.
- А я буду мешать, — нарочито по-детски прерывает его Неля. Красивой женщине скушно. Ее настроение не меняет даже французское вино. Да… Она такая: то предельно серьезная и жесткая, то, как прелестный непослушный ребенок.
Красивой женщине все можно… И почти все от нее — в радость!
…Помню, я, Никас и Неля заговорили про лень. 'А я была какая ленивая! Ленивая-ленивая была, пока не встретила Иосифа. Это он сделал меня такой деловой, — смеется Неля. — Знаете, как он меня от лени отучил? Нет, не скажу. Лучше опишу сама. Да Иосиф создал меня. И я создала его… в какой-то мере. Ведь он уже и до меня был личностью. И все-таки я чувствую, что стала для него энергетическим донором. Я даже физически ощущаю, когда отдаю ему свою энергию. И он берет ее и очень злится, когда я не хочу отдавать. Не хочу потому, что уже знаю, когда она может оказаться для него лишней, когда он может с головой броситься в дело, о котором потом станет сожалеть…' Когда я согласовывал с ней эти слова, она заметила 'Знаете, писать про это не надо. Потому что здесь что- то не так…' А как надо, чтобы было так, она толком ничего не сказала
Между тем наш разговор продолжался.
- Нет, какая же я ленивая? — вдруг опять вернулась к началу своих рассуждений Неля. — Я фактически сама вырастила сына и дочь. Да посмотрите же, наконец, на мои руки! Ну, разве я белоручка?' И смеется. Смеется вовсю. Красивой женщине весело…
Однажды вечером приезжаю в концертный зал 'Россия'. Кобзон уже там. Репетирует новую песню. Потом, если будет время, обещает рассказать, что чувствовал, когда первым шел на переговоры к чеченским террористам, сделавшим заложниками почти тысячу зрителей мюзикла 'Норд-Ост'…
Только пробил час, и я приготовился узнать то, чего никогда бы не узнали другие, дверь в гримерную распахнулась. На пороге стояла сияющая и ничего не знающая о моих планах Неля. Она сияла так, что я сразу забыл, что на улице жуткий пасмурный день, да и вообще… наступил вечер. Да и про дело забыл… Была она в таких неожиданных старомодных нарядах, впрочем, удивительно идущих ей, что я не мог оторвать глаз. От нее. А она сразу заговорила, явно осознавая, что такая женщина не может помешать никакому делу.
- Ну что, Иосиф, тебе нравится, как я одета?
- Как 30 лет назад…
- Ты угадал… И знаешь почему? Мода опять сделала неожиданный крутой поворот. Знающие люди сообщили мне, что срочно приобретают в свои гардеробы ретро-модели 60-70-х годов. Пошить их стоит больших денег, а если это оригиналы тех лет, то они вообще оцениваются в бешеные суммы. Я же никогда и ничего не выбрасывала. И вот как это оказалось кстати. Тем более что все хорошо сохранилось. Видишь, как дешево обходятся тебе мои наряды?
- Слава Богу! Тем более, если этот крутой поворот последовательно будет продолжаться 30 лет. У тебя же действительно столько в шкафах этого, почти не ношенного, добра! Сколько денег сэкономим…
- Нет, Иосиф, не сэкономим. Надо в антикварном купить в твой кабинет два кресла с лирами и… кое- что еще.
- Покупай! Я же вчера оставил тебе на тумбочке у кровати всю получку…
- Ах, Иосиф, я уже купила на нее люстру. Так что, нужны денюжки. Еще!
- Неля! Есть ли такая сумма, после которой ты бы не сказала 'еще'? Короче, я тебя понял… Но денег сейчас дать не могу.
- Ну и ладно. Буду ждать, когда сможешь. Только ты не заставляй слишком ждать, если не хочешь снова услышать слово 'еще'… Неля уходит.
…У Нели есть подруга. Телеведущая. Увидела у Нели платье. Говорит: 'Невиданное… Дай на один день!' И вот Неля в нерешительности: и подруге отказывать не хочется, и платье не может дать. Ведь та 'засветит' его на весь бывший Союз. Как ей, Неле, потом надевать его, если одно оно такое на весь белый свет? 'Не дать — дать, не дать — дать, не дать???' Где ты, ромашка моя…
Другой случай. Совершенно неожиданно я попадаю на званый семейный праздничный ужин. Мне повезло. Мое место оказывается рядом с… на редкость информированной в 'звездных делах' дамой. Еще бы! Это вдова самого Бориса Брунова, так сказать, доктора эстрадных наук. Мария Васильевна — говорящая энциклопедия. Да и вообще — величественная женщина. Разговорились. В какой-то момент, как бы, между прочим, спрашиваю о Неле. И слышу: 'Неля? О-о-о… Неля! Вы думаете, что она только красивая. Да у нее не голова, а синагога'.
И здесь на память мне приходит откровение Кобзона 'Когда после расставания с Гурченко у меня случился затяжной и тяжелый кризис, из которого я никак не мог выбраться, рядом появилась Неля и…
