молодой артист, ехал с концерта на такси. Разговорились. И вдруг таксист спрашивает: 'А Вы Русланову живьем видели?' 'Не только видел, но и выступал много раз в одном концерте', — сказал я. И тогда растроганный таксист неожиданно признался: 'А вот если бы мне сказали: за то, что увидишь Русланову, придется умереть. Знаете, я бы, не задумываясь, в гроб согласился…'
Лидия Андреевна жила у метро 'Аэропорт'.
И мы в 1973 году с моей еще совсем молодой женой, с Нелей, пришли как-то к ней в гости почаевничать. Жила она уже одна. Была, правда, у нее приходящая домработница, но жила она одна Воображение гостей всегда поражали развешанные на стенах картины знаменитых художников. Моя Неля восхищалась: 'Какая у Вас красота, Лидия Андреевна!'
- Тоже мне скажешь, красота. Это все, что осталось от красоты, — вздыхала Русланова — Все забрали.
Я поправил ее: 'Лидия Андреевна, не все забрали. Многое ведь и вернули'.
- Называется 'вернули'. Если бы ты видел, сколько забрали!
Для нее эти картины были поистине духовной пищей, а не тем, чем бывают для очень богатых, но малоинтеллектуальных людей, которые, ничего не смысля, заводят собрания книг, фарфора, живописи и т. д. Русланова во всем, что собирала, разбиралась. Подводила к картине и, как настоящий ценитель, давала пояснения и делала тонкие замечания. Собирательство было у нее не ради моды, а для души. Антиквариат, живопись, драгоценности и ювелирные украшения — все это было плодами ее профессиональных увлечений.
Она до последнего со знанием дела надевала на себя те или иные богатые украшения.
В связи с этим запомнились картинки ее подготовки к выходу на сцену. Она говорила: 'Пора засупониваться. (Значит, одеваться.) Давай, касатик, иди к себе, потому что я сейчас в сейф полезу'. И показывает себе на грудь. 'Сейф' был у нее на груди. Я уходил. Она доставала из этого своего 'сейфа' мешочки с драгоценностями и начинала наряжаться. По окончании концерта все происходило в обратом порядке. Я стучал к ней в гримерку: 'Лидия Андреевна, Вы готовы?'
- Ой, какой ты скорый! Подожди-подожди, касатик, я еще не рассупонилась. (Это означало, что она еще не переоделась и не отправила свои драгоценности в… 'сейф'.) А матерщинница была какая! Заслушаешься…
Последние ее дни и похороны были очень печальны. Кстати, это участь большинства знаменитых людей. На этот счет у Беранже есть точные стихи (известные у нас в переводе Маршака 'Нищие' — о судьбе когда-то популярной актрисы):
Кто ж провожает ее на кладбище?
Нет у нее ни друзей, ни родных.
Несколько только оборванных нищих,
Да пара гнедых, пара гнедых…
Я не могу сказать, что и Лидию Андреевну в последний путь на Новодевичье провожало мало народу, но, конечно, несопоставимо меньше, чем было бы, если бы ее не стало в те годы, когда ехали на ее концерты за тридевять земель.
Похоронили ее в одной могиле с генералом Крюковым — одним из ее любимых мужей.
Дожив до почтенных лет, ни с одним мужем Русланова детей не завела. Наследницей ее богатейшего наследства оказалась приемная дочь, дочь генерала Крюкова. У них были хорошие отношения, но, знаете, могилка Руслановой почему- то не ухожена… Конечно, это могло бы сделать, скажем, государство, но даже у него нет юридического права на владение могилой, и никто, кроме имеющих такое право, не может предпринимать никаких действий к месту захоронения…
Короче, умерла Русланова Лидия Андреевна от второго инфаркта в возрасте 73-х лет. Тяжело ей было жить, потому что была она очень болезненная, очень одинокая и забытая, хотя в годы известности мужей, друзей и поклонников было не сосчитать.
ЛЕОНИД УТЕСОВ (1895–1982)
Впервые с Леонидом Осиповичем Утесовым я встретился в Летнем театре парка 'Эрмитаж'. Я выступал на открытой эстраде в 'раковине', а Леонид Осипович выступал в Летнем театре. Закончив выступление, я побежал к нему на концерт. Это был примерно 1961 год. Мне, как артисту, позволили наблюдать за Утесовым из- за кулис. Когда он завершил концерт со своим джаз-оркестром, сразу выстроилась целая очередь поздравлять его с очередным успехом. Ну и… я тоже встал. Когда я выстоял очередь и смог подойти к Леониду Осиповичу, мне было так интересно смотреть на его припомаженное лицо, а говорить с ним напрямую тем более. От избытка чувств я выдохнул: 'Это фантастика — то, что Вы делаете. Спасибо Вам огромное. Мне не просто интересно наблюдать, но и — учиться у Вас…'.
- А зачем это Вам? — удивился Утесов.
- Ну, я же тоже артист! — отрекомендовался я.
- Да-а-а? И чем же Вы занимаетесь?
Я пою, Леонид Осипович. Может быть, Вы когда-нибудь меня услышите…
- Может быть, и услышу, — вежливо закончил разговор Утесов.
…Следующая встреча состоялась в 1964 году. В Москве проводился конкурс на лучшую советскую песню и на лучшего исполнителя. Я выступал с композитором Аркадием Ильичем Островским и пел песню 'Атомный век'. Председателем жюри был Утесов. Нам присудили вторую премию. Первую премию получили Лученок и Вуячич. Я, естественно, был счастлив…
Прошло какое-то время, и я оказался в гостях у Бориса Брунова, с которым дружил всю жизнь. Брунов жил с Утесовым через стенку. Сидим, болтаем. Заходит Леонид Осипович. 'О- о-о! Садитесь, Леонид Осипович', — пригласили хозяева Борис Сергеевич и Марья Васильевна. Утесов сел и неожиданно говорит: 'А я видел Ваше выступление по телевидению, Иосиф. Молодец! Вы мне понравились'. 'Большое спасибо, Леонид Осипович. Если бы Вы знали, как мне приятно это слышать!' — с волнением произнес я. Это сейчас Сталин не Сталин, Гагарин не Гагарин, Утесов не Утесов… А тогда все, не только я, никогда не теряли понимания: кто есть кто!
Утесов зашел к Брунову прямо в домашнем халате. Быстро было организовано застолье с выпивкой и чай. Пили, надо сказать, немного. Да это и не нужно было, как бывает нужно, когда хотят поднять собравшимся настроение. И так было жутко весело. Утесов, если его компания располагала, мог выдавать такое, что от смеха становилось не по себе. И вот в тот раз, помню, шепчет мне Маша Брунова: 'Иосиф, попроси Леонида Осиповича, чтобы он 'рассказал' песню 'Из-за острова на стрежень'. Я говорю: 'Что значит — рассказал?' Она: 'Именно рассказал…' Я попросил. 'Э-э-э, ладно, Маша, прекрати', — попытался отбиться Леонид Осипович. Однако мы так дружно стали упрашивать, что деваться ему было некуда, и он согласился…
Как же интересно он это 'рассказывал', с ума можно было сойти. Мы обхохотались.
- Как думаете Ви, что было би, — начал он с одесским еврейским акцентом, — если би Стенька Разин проснулся би и оказался би Сеней Ройзман?… Вот просипается Сеня Ройзман и говорит: 'Голова у мене болит… Голова у мене болит… Ганэф, иди сюда! Шо я вчера делал?
- Пили…
- Пили? А де мы пили?
- Ну как… де мы пили? На корабле мы пили…
- На корабле? А как мы оказались на корабле?
- Ну как? Мы выплыли…
- Откуда мы выплыли?
- Из-за острова…
- Из-за… Эти мои еврейские штучки — 'из-за'… Нет, чтобы прямо, мне нужно обязательно из-за… И куда мы плыли?
- На стрежень…
- На стрежень? На стрежень меня потянуло… А шо ти так кричал: 'Нас на бабу променял?…' То же
