любовь!» Потом поворачивается в мою сторону и говорит: «Кобзон, приготовься! Сейчас евреи мебель понесут…» И вот эта шутка становится для меня как знамение: значит и среди настоящих артистов признали меня своим
Когда мои студенты в Гнесинском институте спрашивают: «Как вам 40 лет удается сохранять такую популярность?» — я говорю: «Видите, вас волнует этот вопрос, а меня — нет. И никогда меня не волновало, кто популярней меня? Но я всегда стремился быть не ниже профессионального уровня тех артистов, с которыми мне приходилось выступать. Иначе меня перестали бы приглашать для совместных концертов. А потом… каждый раз не кому-то, а самому себе я стремился доказать, что я — Кобзон, т. е., что то-то и то-то у меня было не случайно, и что я могу это сделать снова и снова. И сделать даже лучше, чем это было прошлый раз. Короче говоря, — говорю я студентам, — когда вы будете меньше думать о популярности, а больше делать что-то хорошо и очень хорошо или делать что- то по-настоящему новое и нужное, тогда из вас, возможно, действительно что-то получится».
Я крайне редко бывал, доволен своими выступлениями. Крайне редко. Иной раз даже думаю: и за что мне так аплодируют? Ведь ничего выдающегося я не сделал. Может быть, просто мне удается в нужное время, в нужном месте сказать и сделать то, что именно в этот момент только и нужно? Здесь мне вспоминается один случай. Однажды приехал я выступать в Одессу. На афише было написано: «Заслуженный артист Чечено-Ингушской АССР (а я тогда, в 64-м, только получил это звание), лауреат международных конкурсов (и в скобках — Варшава, София, Берлин), лауреат Всесоюзного конкурса (и в скобках — Ленинград), лауреат Всероссийского конкурса (в скобках — Москва), еще чего-то такое и… Иосиф Кобзон. А какой-то, видно, очень остроумный одессит приписал жирным таким шрифтом „Лучший друг Рабиндраната Тагора…“ Дескать, чё ты выдрючиваешься? Если не умеешь петь, все равно это никого не взволнует. И я ощутил то, что так ярко, как мне поведал Добрюха, выразил автор песни „Сережка с Малой Бронной и Витька с Моховой“ поэт и философ Евгений Михайлович Винокуров: „Толстому не нужно было добавлять, что он писатель. И так все знали, кто он такой…“
ТРЕТИЙ БРАК
Сразу, как только в 1964 году мне разрешили прописаться, я приобрел себе двухкомнатный кооператив на Проспекте Мира, 114а. И начал жить в своей квартире. Правда, на первом этаже, так как это была единственная квартира, которая оставалась непроданной. И как только она у меня появилась в 1965 году, я женился на Веронике Кругловой — солистке Ленинградского мюзик-холла, которая прославилась песней Островского 'Возможно, возможно, конечно, возможно…' и песней Фельцмана 'Ходит песенка по кругу'. Вероника была красивая женщина. Очень. Но жизнь наша не сложилась. Она работала на гастролях со своим коллективом, а я гастролировал со своим. Так, в постоянных разъездах, мы прожили около 2-х лет, выясняя при съездах: с кем спал я, и с кем спала она? Разумеется, ничего не выяснили и… в конце концов, расстались.
Хотя ничего хорошего не принес мне первый брак, в 1967 году я решился на второй актерский брак и женился на… Людмиле Марковне Гурченко. И опять приключилась та же история. Только, конечно, Людмила Марковна намного серьезней женщина. Во всех смыслах. Женщина с характером Она, естественно, требовала ответственности перед семьей, перед домом. И остро реагировала на какие-то, так сказать, деликатные вещи, которые возникали по жизни…
Тут я сказал: 'Давайте примеры, чтобы было яснее, что имеется в виду'. 'Какие примеры? Что? Я должен в постель вас приглашать?' — не выдержал Кобзон. 'Да нет, не в постель', — среагировал я. 'А какие тогда могут быть здесь примеры? — не согласился Кобзон. — Просто было много проблем, связанных именно с этим. В отсутствие. Ты с кем? А ты с кем? А вот мне сказали… А мне сказали… Ну, вот и начиналось выяснение отношений… Когда мы встречались в Москве, то есть, когда я возвращался, и она в Москве была… То она задержалась, то я задержался. Постоянные такие подозрения…' Мне снова показалось не все ясным, и я спросил: 'А кто поводов больше давал?' 'Я не могу сказать, что я больше давал поводов! Просто, может быть…' — он задумался, а я по инерции заметил: 'Я помню, какой Кобзон был красавец. Горел просто. Ходил и сжигал женщин глазами…' 'Ни чё я их не сжигал, — неуверенно сказал Кобзон и… добавил, — сжигали женщин все, кто хотел… Вопрос в другом Она тоже очень яркая актриса… Популярная была… У нее тоже было достаточно возможностей, так сказать, поддаваться соблазну…' 'Ну да! Не прибедняйтесь, — перебил я, — она тогда уже перегорела, а вы еще…' 'Ничего она не перегорела, — набирая скорость, пошел в наступление Кобзон, — ни тогда, ни позднее… В общем… Короче говоря, не сложилось… Не сложилось. Но, к сожалению… к огромному, не сложилось до такой степени, что по сей день мы никогда еще, так сказать, не поздоровались друг с другом, хотя и прожили три года с 67-го по 70-й… Может быть, если бы у нас появился общий ребенок, это изменило бы наши взаимоотношения, но… у нее была очаровательная дочь Мария, с которой у меня сразу сложились добрые отношения…' Тут секретарша Кобзона прервала эти горячие воспоминания каким-то срочным сообщением, и я так бы и не узнал, что было дальше, если бы при следующей встрече мы не заговорили про автомобили. 'Какой автомобиль был у вас первым?' — поинтересовался я. 'Старый американский 'бьюик', который я купил, пижонства ради, в 1970-м году, когда мы расстались с Людмилой Марковной. Мне хотелось показать ей свою независимость. И я купил автомобиль, который ломался через каждые сто метров. Зато внешне был красивый. Длинная такая коробка. Вот на ней я и разъезжал, — усмехнувшись, подвел итог первым горьким воспоминаниям Кобзон. — А вообще, не люблю я автомобили и не люблю сидеть за рулем. Просто была тогда такая необходимость… После Людмилы был какой-то тяжелый год… Не то… что поисков и раздумий, но какая-то депрессия была. Да. Тяжело мы с ней расставались…' 'А инициатива от кого исходила?' — спросил я. 'Ну, я думаю, что она… Впрочем, взаимная была инициатива. И потом много еще было проблем, связанных с тем, что в 67-м году мама, сестра и отец без предупреждения приехали жить в Москву. Я-то думал, что они хотят погостить, а оказалось, что они решили остаться в Москве навсегда. У нас в Днепропетровске было полдомика'. (Кобзон незаметно перешел на другую тему, а мне как-то не по себе стало копаться у него в душе, и я решил, что дальше рассказ его пусть идет, как идет. Ведь в какой-то момент он уже успел сказать, что его третий актерский брак, брак с Нелей, в прямом смысле не оказался третьим браком, а стал наконец-то тем, что нужно: они поженились в 71-м, и вот уже 31 год вместе. У них дочь Наташа и сын Андрей, да еще четыре внучки (в 2004 году стало пять!). В семье полный достаток. А что еще нужно для нормальной жизни? Я не успеваю ответить себе на этот вопрос, как слышу неожиданное продолжение…)
Мама, ни с того, ни с сего приехав со всей семьей в Москву навсегда, не представляла, что это для меня может значить?! Она считала, что ее сын достиг таких высот и такого положения, когда у него не может быть особых проблем по жизни. Поэтому она и приехала, ничего предварительно не сказав мне. Более того, они продали свои полдомика в Днепропетровске, собрали вещи, в том числе и множество любимых маминых пластинок, и приехали в Москву… Я возвращаюсь с гастролей, а у меня в доме — мама, папа и сестра. Я говорю: 'О! Какая радость, батя. Молодцы, что приехали. Давно не виделись… Какой же я счастливый человек!' И тут мама моя загадочно так говорит: 'Сынуля? (Я говорю: 'Что?') Ты действительно счастливый человек?!' 'Действительно, мамуля!' — спешу радоваться я. И тогда мама моя объявляет: 'Мы приехали навсегда…' 'Чево? Как навсегда?…' — у меня сводит челюсти. После такого моего удивления, они, увидев мое лицо, удивляются еще больше. Они не могли даже представить, что значит, в Москве получить прописку, да еще сразу для трех человек, когда я еле-еле получил ее для одного себя. Лишив сами себя прописки в Днепропетровске и, не имея прописки в Москве, они обрекали себя на подвешенное и во многом бесправное состояние.
…Потрясающая была история. Я просто сжался от создавшегося положения. 'Господи, что же мне теперь с ними делать?' — говорил я себе. И что я только не вытворял, чтобы прописать их! Я разводил мать с отцом. Какие слезы были! Как я выдавал замуж сестру за своего конферансье! Их же нужно было всех легализовать в столице. Казалось, это невозможно. Но я все это сделал. Когда женился на Неле, мы с ней переехали на Переяславку в трехкомнатную квартиру, а двухкомнатную на Проспекте Мира оставили сестре и маме. Позже там же я купил маме однокомнатную квартиру… (После этих слов я почему-то взглянул на руки Кобзона и… вдруг увидел, что они совершенно не соответствуют его почти 65 годам: тонкие,
