Гроза

А шляемся по заграницам.
И когда мне скомандует пуля
                                                   «не торопиться»
И последний выдох
На снегу воронку выжжет
(Ты должен выжить,
Я хочу, чтобы ты выжил),
Ты прости мне тогда, что я не писал
                                                               тебе писем.
А за нами женщины наши,
И годы наши босые,
И стихи наши,
И юность,
И январские рассветы.
А леса за нами,
А поля за нами —
Россия!
И наверно, земшарная Республика Советов!
Вот не вышло письма.
Не вышло письма,
Какое там!
Но я напишу,
Повинен.
Ведь я понимаю,
Трубач «тари- тари-та» трубит:
                                                       «По койкам!»
И ветра сухие на Западной Украине.

Декабрь 1940

«О чистая моя мечта…»

О чистая моя мечта,
Какою ты оскоминой платила
За то, что правота моя — не та,
И то, что выдумал, не воплотилось.
Пройти по вечеру и обнаружить вдруг,
Что фонари качаются, как идолы,
И что листы кленовые вокруг,
Как кисти рук отрубленных, раскиданы,
Как чертовщиной древнею плело
От медленно плывущих расстояний,
Как двуедин, как обречен на слом
И, может быть, затем и постоянен
Весь ритуал тоски.

              О детство в легких зернышках росы,
              Пройди по лютикам подошвами босыми,
              Не повторись! Из множества Россий
              Я эту заповедь зову Россией.

              Тепло ты мое земное!
              Надо же так родиться.
              Ты слышишь: шумит за мною
              Горчайшая традиция.

Конец 1940

«Нам лечь, где лечь…»

Нам лечь, где лечь,
И там не встать, где лечь.
…………………………………………
И, задохнувшись «Интернационалом»,
Упасть лицом на высохшие травы.
И уж не встать, и не попасть
                                                   в анналы,
И даже близким славы не сыскать.

Апрель 1941

«Однажды ночью в армянской сакле…»

Однажды ночью в армянской сакле
Приснилась мне жена.
Капли капали. Потом иссякли,
Потом была тишина.
И версты, долгие версты разлуки
Ручными легли у ног,
И я с уважением потрогал руки,
Которыми столько мог.