полностью отрицавшего свою вину, было сказано, что его активное участие в нападении на милицию «подтверждается фактом задержания его на месте преступления в числе первых». И все! Но Тульнов утверждал, что заглянул из любопытства, и нет свидетелей, которые могут подтвердить обратное. Ни следствие, ни суд поиском таких свидетелей себя, естественно, не утрудили, поскольку, как выразился Тульнов, «искали во мне врага».[895]
Вячеслав Черных прямо обвинял следствие в фальсификации своего дела: «Майор Васильев воспользовался моими чистосердечными признаниями, моей темнотой и огрязнил меня. Я удивляюсь тому, что как могли органы безопасности провести дознание так, как было, без ошибок. Им нужно было найти организаторов, а они ленились, вот и пришили мне, что я вообще не делал. Все облегчающие обстоятельства а также тех свидетелей, которые говорили в мою Пользу, во внимание не брали».[896] На «отдельные проделки следователя Демидюка» жаловался в Прокуратуру СССР Георгий Васюков. Он подчеркивал, что суд «абсолютно не прислушался к свидетелям, которые изменяли свои показания, не взирая на то, что ранее ряд свидетелей показывал совсем противоположное».[897]
Со свидетелями вообще «работали», выбирая исключительно удобных, либо тех, кого удалось соответствующим образом «подготовить». Как писал, в частности, Е. Сильченков, державшийся до конца и так и не признавший своей вины, свидетели обвинения после процесса говорили: «Мы не знали, мол, что будут давать такие сроки, нас инструктировал следователь…»![898] В жалобе на имя председателя Комитета государственной безопасности при Совете Министров СССР от 10 января 1964 г. Ефим Федорович пытался привлечь внимание к технологии фабрикации его уголовного дела: игнорирование показаний неудобных свидетелей и патологическая доверчивость к свидетелям удобным.[899] Речь, в частности, шла о знакомом Сильченкова, заводском коммунисте, который просил его как человека пожилого и солидного повлиять на толпу, убедить ее пропустить поезд. Тем самым появлялся эпизод, не только косвенно доказывающий отсутствие злого умысла в действиях обвиняемого, но и говорящий о его вялых попытках помочь властям в наведении порядка. Предварительное следствие и суд проигнорировали показания этого свидетеля, но не опровергли их.[900]
На пристрастность и предвзятость следователя Демидюка жаловался и В. Г. Бахолдин: «Мой следователь капитан Демидюк, который вел мое дело, собирая материал лишь тот, который меня уличал, а также и свидетелей тех, которые меня могли уличить. А тех свидетелей, которых я указывал следователю, что они могут оправдать эти ложные показания, следователь под разными предлогами отводил их и не собирался искать этих людей, хотя я указывал фамилии и их адреса…» [901]
В. А. Уханов обратил внимание на то, что вместо показаний свидетелей, постоянно находившихся поблизости от него в момент событий, предварительное следствие и суд предпочли использовать показания тех, кто видел его действия издалека, а слышать вообще не мог. Он называл имена людей, готовых подтвердить, что выкриков вообще не было. Уханов обратил внимание и на то, что свидетель под нажимом следствия оговорил его, а потом на очной ставке и на суде от своих показаний отказался. Однако «суд заменил в приговоре свидетельское „Не слышали“ на „слышали“». [902]
Любой непредвзятый профессионал сказал бы, что в деле Уханова вообще не сходятся концы с концами, как, впрочем, и во многих других делах, если не во всех. Не случайно после одной из жалоб Уханова прокурор отдела по надзору за следствием в органах госбезопасности Прокуратуры СССР Т. Г. Соколова пришла к заключению: осужденный «приводит заслуживающие внимания доводы и поручила начальнику аналогичного отдела Прокуратуры РСФСР М. Н. Рогову проверить обоснованность осуждения.[903] Ответ Рогова удивляет полным пренебрежением элементарной логикой и здравым смыслом. Установка на отрицательный ответ по жалобе настолько сильна, что формальная сторона дела Рогова вообще не волновала. Он продолжал упрямо следовать абсурдной логике предварительного следствия и суда. «В жалобе, адресованной в Прокуратуру СССР, — писал в своем ответе Рогов, — Уханов указывает, что приговор не соответствует материалам уголовного дела, что свидетель Трофимов оговорил его, и что он осужден необоснованно». Казалось бы, ясно: нужно проверить показания Трофимова и сравнить их с показаниями других свидетелей. Вместо этого Рогов пишет: «однако показаниями допрошенных на следствии и в суде свидетелей Уханов изобличается в инкриминируемых ему действиях» и приводит единственную цитату… Показания все того же Трофимова!.[904] Соколова же, видимо, решила не связываться и сделала вид, что удовлетворена отпиской Рогова.
Примером вопиющих подтасовок можно считать обвинение И. А. Гранкина в нападении на милицию. «Засудить» тяжело больного инвалида помогли клеветнические показания давно ненавидевшей подсудимого соседки.[905]
Рад свидетелей пытался противостоять нажиму следствия, выдавливавшему из них нужные показания. Например, оператор газораспределительной станции Н. Г. Федоров, как уже говорилось, отказался опознавать участников «похода» Сергея Сотникова, а «в части угроз ему со стороны хулиганов показаний не дал».[906] Некоторые свидетели так и не признали в Екатерине Левченко зачинщицу нападения на милицию 2 июня 1962 г. [907] В тех случаях, когда не удавалось найти удобных свидетелей из числа жителей города, следствие обращалось к помощи «понимающих момент» и то, что от них требуется, к сотрудникам милиции. Чтобы облегчить покладистым свидетелям жизнь, следствие в ряде случаев отказывалось от проведения очных ставок с подследственными.
Готовясь к первому судебному процессу и составляя обвинительное заключение, прокурор Ю. Шубин (еще до сформирования дела) составил справки на всех обвиняемых, в которых собрал весь компромат, который только можно было использовать для очернения личностей будущих подсудимых, и сформулировал как бы «практические рекомендации» по ведению процесса для А. А. Круглова, государственного обвинителя на процессе по делу № 22, и Л. Н. Смирнова, Председателя Верховного» суда РСФСР, ведшего процесс.[908]
Суд, как и доказывали в своих многочисленных жалобах осужденные, действовал заодно со следствием и обвинением, вполне разделяя их специфическую логику доказательств и тактику действий. Чтобы не было неожиданностей, решили «подготовить» к процессу даже адвокатов подсудимых. Во всяком случае, попытки родственников самостоятельно нанять платных адвокатов были пресечены. По словам Сильченкова, его жена пригласила адвоката, заплатила большие для семьи деньги (140 руб.).. С делом «наемный адвокат» (выражение Сильченкова) познакомился, но на процесс его так и не пустили — защиту передали «казенным» адвокатам. Деньги пропали. Вернули только 42 рубля.
Сам суд «провернули» быстро. Возражавшим и не желавшим каяться подсудимым немедленно затыкали рот. «Суд буквально не давал мне говорить, — жаловался В. Уханов. — Вернее, он давал мне говорить, но как только я начинал говорить, судья прерывал меня: „Садись, хватит, суду все ясно“. При этом доставал из дела старый, с времен 1947 года мой приговор и, потрясая им, говорил: „Садись, с прошлого твоего известно, кто ты, и что ты с себя представляешь. Суду все ясно“». [909]
Выполняя заказ верховной власти, суд вынес приговоры, в том числе «расстрельные», ни в коей мере не соответствовавшие тяжести содеянного и основанные на фальсифицированных уликах. В худшем положении, как это ни парадоксально, оказались те обвиняемые, которые никакого физического насилия по отношению к представителям или сторонникам власти не совершали. «Мы находимся на строгом режиме все вместе… — писал Е. Сильченков. — И вот среди нас есть лица, которые совершили физически особо тяжкое государственное преступление. Но они осуждены как хулиганы ст. 206… Я понимаю, если б не было хулиганов, то не нужно было бы искать и делать подстрекателей, в которые я попал без вины. А эти твари, которые прямые преступники, уже расконвоированы, и им доверие, а все делает статья, написанная на белой бумаге, но некому даже заглянуть в их черные души».[910]
В задачу, книги не входит подробный анализ юридической состоятельности следствия, суда и приговоров по делам о массовых беспорядках в Новочеркасске. Однако и сказанного достаточно, чтобы понять: по прямому поручению верховной власти в Новочеркасске готовилась показательная расправа,
