Семена. Кроме того, прозвище «Черт», данное от сглаза, могло существовать и во вполне безобидном контексте: ведь дворянские роды Чертовых и Чертковых существовали многие поколения.
Появление Захарии-Чета в родословии Годуновых вызывает много вопросов. Такого выходца из Орды не знают ни летописи, ни официальный «Государев родословец». Если доверять генеалогическим изысканиям XVI века (а известна эта история стала только со времени возвышения Годуновых), то получается, что основатель рода, Захарий, выехал на службу в то же самое время, когда боярином Ивана Калиты становится его внук, Дмитрий Зерно! Еще более запутанным всё становится, когда годуновскую родословную легенду некритически воспроизводят в рассказе о начале Ипатьевского монастыря. Вот как трансформировался рассказ о мурзе Чете-Захарии в подробном путеводителе по монастырю, изданном к торжествам 300-летия дома Романовых в 1913 году: «В стародавние времена, когда русло Волги, по преданию, подходило гораздо ближе к месту, занимаемому ныне монастырем, этот живописный уголок, образуемый слиянием двух рек (так называемая стрелка), как бы невольно манил к себе взор путника по Волге прохладной тенью поросших здесь вековых дубов. Посему место, теперь занимаемое монастырем, было обычным пунктом для остановки плывших по Волге судов. Неудивительно, что здесь в 1330 году раскинул свои шатры татарский мурза Чет, вместе с семейством покинувший тогда раздираемую внутренними смутами Золотую Орду для того, чтобы поступить на службу к великому Московскому князю Ивану Даниловичу Калите (1328–1341), добрая слава о котором достигла и татарских улусов в низовьях Волги. И вот, во время отдохновения мурзы Чета, явилась ему в чудном видении Пресвятая Дева с Предвечным Младенцем на руках и молитвенно предстоящими Ей св. апостолом Филиппом и священномучеником Ипатием, еп. Гангрским († в IV веке в Малой Азии). При этом явлении получив исцеление от недуга, мурза, поклонник Аллаха, вместе с любовию к русской земле почувствовал сердечное влечение и к ее вере. По прибытии в Москву обласканный великим князем Иваном Даниловичем Калитой, Чет вскоре принял св. крещение с именем Захарии и дал обет воздвигнуть на месте дивного явления ему Богоматери обитель для иноков. Испросив для сего у великого князя дозволение, а у митрополита Феогноста благословение, он построил здесь деревянный храм во имя Пресв. Живоначальной Троицы и деревянные же настоятельские и братские келлии и обнес все здания дубовою стеною. Таково древнее сказание о начале святой обители»[94].
В рассказе из старого путеводителя немало исторических несуразностей, благополучно воспроизводящихся и сегодня в популярной литературе. Если предположить, что Чет жил во второй половине XIII века (ранее Александра и Дмитрия Зерна), то чем объяснить выезд на Русь одного из татарских правителей, да еще смену им веры? Прецеденты такого рода, кажется, были, в частности, в истории церкви известен выезд Петра, царевича Ордынского, племянника хана Берке, относящийся ко временам Александра Невского и ростовского епископа Кирилла (впоследствии Петр, царевич Ордынский, был причислен к лику святых). Однако и о нем, как и о Захарии, летописи не упоминают. Смысл таких историй, видимо, состоял в провозглашении торжества православия над верою ордынцев, когда те переходили на службу русским князьям (что за вера была у них, источники умалчивают, хотя известно, что в то время ислам еще не стал господствующей религией в Орде). Еще в конце XIV века выезд и крещение трех знатных татар воспринимались, по словам новгородской летописи, как «диво чюдное»[95]. «Мурзу Чета», явившегося на службу Ивану Калите, не могли не заметить, а его почему-то долгое время помнили в своем роду только Сабуровы и Годуновы. Сам мотив выезда Захария Чета к Ивану Калите в 1330 году не ясен: ведь Орда в этот момент, при хане Узбеке, была сильна как никогда, а что мог сулить татарскому мурзе переход на службу к даннику? Кем бы ни был Чет (даже если он носил другое, защищавшее от сглаза, табуированное имя), понятно только одно: Сабуровым и Годуновым, по примеру других родов, было выгодно украсить начальную историю своего клана выездом знатного предка — «князя» Большой Орды. Не исключено, что в творческом развитии легенды поучаствовала и братия Ипатьевского монастыря. В 1530–1540-х годах, по обоснованному предположению И. А. Голубцова, в монастыре переписали, а точнее подделали древнюю грамоту Константина Дмитриевича Шеи (сына Дмитрия Зерна), приложив к ней новоизготовленную печать [96]. Не тогда ли в Костроме, страдавшей от набегов казанских татар, появилась и выгодная монастырю легенда о крещеном татарском мурзе Захарии как основателе обители? В общем же, как писал С. Б. Веселовский, «легенда о выезде Чета не выдерживает самой снисходительной критики ни с хронологической, ни с генеалогической, ни с общеисторической точек зрения»; сам род Захария выдающийся генеалог считал «исконно костромским»[97].
Устроение Троицкого монастыря в Костроме вполне вписывается в контекст истории Церкви в середине XIV века. Напомню, что с этого времени отсчитывается история самой Троице-Сергиевой лавры. Если исключить сомнительный казус с крещеным мурзой, то из содержания легенды об основании монастыря можно выделить факт почитания святых Ипатия Гангрского и апостола Филиппа. В других городах Северо-Восточной Руси храмов с таким посвящением не встречается. Как же они возникли в Костроме и не было ли это отражением того, что Костромская земля в церковном отношении могла находиться под влиянием не одной Москвы, а еще и Великого Новгорода? Храм, посвященный Ипатию Гангрскому, по сообщению Новгородской Первой летописи, был впервые построен в Славенском конце на Торговой стороне Новгорода в 1183 году: «Постависта цьрковь Святого Еупатия Радъко с братом на Рогатеи улици»[98]. Некоторое время спустя, в 1194 году, в том же Славенском конце появилась церковь Апостола Филиппа в Нутной улице[99]. Строителем этой церкви назван новгородский боярин Родослав Данилович, которого можно отождествить с тем же Радкой (Радко — уменьшительное имя от Родослава), построившим Ипатьевский храм. Конечно, этих фактов недостаточно для далеко идущих выводов… Однако все же нелишне поставить вопрос: было ли случайным совпадение храмовых посвящений Ипатию Гангрскому и апостолу Филиппу в роду новгородского боярина конца XII — начала XIII века Родослава Даниловича и у основателя рода Сабуровых и Годуновых, жившего во второй половине XIII века? Около 1369–1372 годов после пожара в Славенском конце была заложена каменная церковь Святого Ипатия «на Рогатице»[100]; следовательно, у храма и в более позднее время оставались богатые ктиторы. Скорее всего они были новгородцами, но полностью исключать того, что в постройке нового храма могли участвовать другие потомки Родослава Даниловича или их родственники, оказавшиеся на службе у московского князя, тоже нельзя. Можно высказать осторожную гипотезу о том, что корни еще одного старомосковского боярского рода уходят в Новгород, как это было, например, с Ратшичами. Ведь в дальнейшем линия потомков Родослава Даниловича или его брата, тоже упомянутого (но без имени) в качестве строителя церкви Ипатия Гангрского, в Новгороде не прослеживается. Быть может, из Новгорода представители этого боярского рода уехали служить московскому князю?
В пользу предположения о новгородских связях Сабуровых и Годуновых может свидетельствовать и упомянутое обстоятельство одновременного получения великим князем Иваном Калитой ярлыка на княжение в Костроме и Новгороде Великом. Только много позже новгородское происхождение рода стало однозначно рассматриваться как местническая потеря, а в XIII–XIV веках все было по-другому. В родословной потомков «мужа честна» Ратши (от которого, как известно, шел род Пушкиных) сведения о его легендарном выезде «из Немец» соединились с именем боярина Гаврилы Алексича, действительно служившего в Новгороде у великого князя Александра Невского. Несколько столетий спустя легендарный «немецкий» Ратша оказывается в родословии «лучше» знаменитого новгородского боярина. Память о Гавриле Алексиче все равно бережно хранилась, несмотря на очевидную путаницу с годами выезда прадеда Ратши, совмещенными со временем службы правнука. Схожим образом Сабуровы и Годуновы могли приписать себе происхождение предка из ордынских «князей», а время выезда Захарии отнести к годам службы Ивану Калите боярина Дмитрия Зерна. Если так, то «модели», по которым составлялись родословные Ратши и Захарии Чета, окажутся схожими.
Внуки Дмитрия Зерна служили московским великим князьям и по их воле ходили походами в Великий Новгород. Во времена Дмитрия Донского и его сына Василия Дмитриевича между Новгородом и Москвой существовала постоянная вражда, затихавшая только тогда, когда надо было вместе противостоять агрессивной политике Великого княжества Литовского. Новгородские ушкуйники свободно плавали по Волге, под предлогом борьбы с «бесерменами» грабили московских гостей, а однажды, во главе с неким Прокопом, даже разорили Кострому — родовое гнездо Дмитрия Зерна и увели оттуда большой полон в
