семена лукавствия сеема видя»[482].
В приведенных словах можно увидеть отражение предвыборной борьбы. Борис Годунов в те дни был не единственным, на кого смотрели как на возможного претендента на царское избрание. Кроме самого Годунова, о котором ходил слух, что «он очень болен», называли имена главы Боярской думы князя Федора Ивановича Мстиславского, братьев Федора и Александра Никитичей Романовых и даже Богдана Бельского, который якобы «приехал в Москву со множеством народа, желая стать царем». Интересен и тот расклад сил, о котором сообщали информаторы оршанского старосты Андрея Сапеги, доносившего обо всем великому литовскому гетману Кшиштофу Радзивиллу. Больше всего сторонников имел Федор Никитич Романов как близкий родственник умершего царя. За него была «бблыиая часть воевод и думных дворян». У Годунова, кроме поддержки в Думе, имелось немало и других сторонников. Самое же главное, что за него «стояли» «стрельцы все» и «чернь почти вся»[483].
Дело царского избрания решили провести «всею землею», отсрочив заседание собора представителей всех чинов Московского государства «до Четыредесятницы», то есть до окончания сорокадневного траура по умершему царю, заканчивавшегося 15 февраля [484]. За это время в Москву должны были съехаться представители из разных городов — «весь царьский сигклит всяких чинов, и царства Московского служивые и всякие люди». Им предстояло участвовать в выборах нового царя или, точнее, в его «предъизбрании», потому что без явных знаков Божественного одобрения даже общего соборного признания было бы недостаточно. На соборе, по разным подсчетам, собралось около 500–600 человек, имена которых известны как из перечисления в самой «Утвержденной грамоте», так и из подписей («рукоприкладств») на обороте[485]. Но самое главное было в том, что на этом соборе находился и будущий царь. Мысль о том, чтобы избрать государя «мимо» боярских родов или снова призвать «варягов», даже не обсуждалась.
Основные споры у историков вызывает характер соборного представительства, относящийся к более общей проблеме законности царского избрания. В. О. Ключевский первым отнесся к Земскому собору 1598 года как к правильно избранному и показал его принципиальное новшество — «присутствие на нем выборных представителей уездных дворянских обществ». Как обычно, он выразил свою концепцию в афористичной манере: «Подстроен был ход дела, а не состав собора»[486] . С. П. Мордовина в специальном исследовании об «Утвержденной грамоте» уточнила многие детали созыва собора. Она оспорила мнение Ключевского о наличии на соборе выборного дворянского представительства и показала, что столичные служилые люди — стольники, стряпчие, московские дворяне (кроме одного чина — «жильцов») были представлены по принципу «поголовной мобилизации», а выборные дворяне из «городов» тоже служили в это время в столице[487] . Другой исследователь истории избирательного собора 1598 года А. П. Павлов все-таки склонен видеть в его составе сочетание «чиновно-должностного» и «территориально-выборного» принципов представительства[488]. В любом случае у историков нет сомнений в правомочности собора, а разговоры о попытке правителя Бориса Годунова оказывать прямолинейное давление на его решения остаются разговорами.
Земский собор с участием патриарха, освященного собора, Боярской думы и сословных представителей открылся 17 февраля 1598 года: «Февраля в 17 день, в пяток на мясопустной неделе, святейший патриарх Московский и всеа Русии велел у себя быти на соборе о Святем Дусе сыновем своим пресвященным митрополитом, и архиепископом, и епископом, и архимаритом, и игуменом, и всему освященному собору вселенскому, и боляром, и дворяном, и приказным и служилым людям, всему Христолюбивому воинству, и гостем, и всем православным крестьяном всех городов Росийского государьства»[489]. На соборе возникла единственная кандидатура — Бориса Годунова, о которой только и говорил патриарх Иов: «Мысль и совет всех единодушно, что нам мимо государя Бориса Федоровича иного государя никого не искати и не хотети».
Права Бориса Годунова на престол обосновывались, помимо всего прочего, благословением на царство, якобы полученным им от царя Ивана Грозного и его сына Федора. Обращение к авторитету прежних царей понадобилось в соборных заседаниях для того, чтобы доказать полученное от них «соизволение» на принятие власти будущим царем Борисом. В «Соборном определении» говорилось следующее: «…тако и Бог предъизбра; на нем же бо и обоих царей благословение бысть, царево бо сердце в руце Божии,
В первый день соборных заседаний 17 февраля 1598 года удалось договориться о «предизбранной» кандидатуре Бориса Годунова. На следующее утро, в субботу 18 февраля, начались молебны в Успенском соборе в Кремле, продолжавшиеся три дня. После них представители всех чинов пошли в Новодевичий монастырь, чтобы просить царицу-инокиню Александру Федоровну и ее брата Бориса Федоровича согласиться с «советом и хотением всея земли», поддержанным патриархом и освященным собором. Но в понедельник 20 февраля опять ничего не получилось: государыня «не пожаловала», а Борис Федорович «милости не показал же». Более того, Борис Годунов продолжал убеждать патриарха Иова, «что ему о том и в разум не придет». Конечно, это был ритуал, но ритуал необходимый. Прояви Борис нетерпение и пропусти что-то важное в этот момент, ему уже никогда не простили бы отсутствия смирения перед мнением «мира», то есть народа. Даже те, кто позднее обвинял Бориса в «похищении» престола, не могли разобраться: «хотя или не хотя воцарился правитель Борис Федорович» [490]. Но отказывая «о государьстве», Борис Годунов не отказывался «о земских делех радети и промышляти» вместе с другими боярами. Как напишет автор «Повести, как восхити царский престол Борис Годунов», «егда нарицали его царем, тогда в наречении являлся тих, и кроток, и милостив»[491]. Однако смирение Бориса Годунова было обманчиво: он продолжал деятельно работать над тем, чтобы все-таки найти путь к престолу. Даже в горе, утешая сестру, он не забывал об устроении «земного правительства тишины и мира»[492] .
В Москве развернулась настоящая агитация за избрание Бориса Годунова на царство. В ход шли самые разные приемы: подкуп, лесть, увещевание, запугивание. Считается, что апофеоз предвыборных «технологий» конца XVI века случился в момент знаменитого похода москвичей в Новодевичий монастырь с целью «умолить» Бориса принять царский венец. Красочный рассказ «Иного сказания», ставшего одним из источников «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина, а вслед за ним и пушкинского «Бориса Годунова», заслуживает внимания сам по себе. В нашем восприятии этой повести, под обаянием литературного гения Пушкина, некоторые акценты сместились, и мы видим события такими, какими они переданы в исторической драме, а не в тексте памятника времен Смуты [493]. Надо помнить, что избрание Бориса Годунова на царство было делом не одного дня. В Русском государстве впервые знакомились с тем, как должно происходить царское избрание. Правитель действовал не один, а во главе целого клана своих друзей и ближайших родственников — Годуновых, Сабуровых и Вельяминовых, вполне обоснованно ожидавших для себя будущих царских милостей. Но активны были и противники Бориса Годунова, со слов которых воспроизводятся все обвинения в принуждении к выбору именно годуновской кандидатуры на царский престол. Обида бояр, проигравших Борису Годунову борьбу за трон, слышна в описании этих событий в Хронографе: «Яко же преже имел нрав лукав и пронырлив и боляр и царских синглит и велмож и властей и гостей и всяких людей прелстил ово дарми, ово любовию, а иных злым прещением, и не смеяше никто впреки ему глаголати от боляр и до простых людей, такоже той Борис… нача посылати злосоветников своих и рачителей по царствующему граду Москве, и по всем сотням, и по слободам и по всем градом Руския области ко всем людем, чтобы на государство всем миром просили Бориса». Петр Петрей тоже писал о ненависти, которую вызвала победа Годунова: «После того как Борис Годунов захватил власть после смерти Федора Ивановича, многие возненавидели его, как духовные, так и светские люди, и было много таких, которые охотно отняли бы у него власть. Но не нашлось никого, кто бы осмелился укусить эту лису. Многие отрубили бы ему голову, но никто не осмеливался взяться за топор»[494]. Русские источники тоже свидетельствуют, что «никто не сме
