Нестор мог бы со своим помощником разговаривать и откровеннее: ведь не один пуд соли, как говорится, съели вместе, но у него сейчас такая тяжелая, словно оловом налитая голова, что не повернуть ее…
Долго молчит Малий, думает.
— Не только этого они ждут, — наконец повторяет Малий. — Они ждут иного — что скажем мы… Ведь слово теперь за нами…
Петр внимательно наблюдает за приборами, следит за железнодорожным полотном. Когда мастер думает какую-то тяжелую думу, помощник должен быть на высоте…
Их останавливают на станции Сагайдак. Паровоз стоит недалеко от будки стрелочника. Между железнодорожными путями, играя на губной гармошке, прогуливается вражеский часовой с карабином. К машинистам подходит стрелочник. Просит соли, предлагает взамен табак, молоко, папиросную бумагу.
— Чего нас задерживают? — интересуется Малий.
— Встречай «зеленый».
— Ага… какое-то начальство едет…
— Да нет, — говорит стрелочник, — состав наливной. Горючее везут для танков и самолетов… Ну, так с солью-то как? Может, поделитесь? Мы здесь без соли пропадаем совсем…
Малий зовет помощника:
— Отдай и мой пай, — и подает узелок. — Зайдешь к нему в будку, задури голову… Торгуйся за каждую крупицу. Время тяни… Понял?..
Когда Миронченко пошел в будку к стрелочнику, Малий выглянул из паровоза, посмотрел вокруг.
Часовой забрался в укромное местечко, окоченевшими пальцами пытался зажечь сигарету. На перроне стоял с фонарем дежурный по станции, наверное, вышел встречать «зеленый».
Малий вылез из будки паровоза, подбежал к стрелке и быстро перевел ее.
«Да-а, теперь удар «наливного» примет наш порожний состав. Лоб в лоб… Вот он уже гремит… Надо скорее бежать отсюда…»
Малий подскочил к будке стрелочника.
— Ну как, договорились? — спросил он, приоткрывая дверь.
— Как будто сошлись, — отвечает Миронченко, — сейчас только пересыплем…
— Давай кончай… — торопит он своего помощника. Наконец Миронченко выходит из будки и для надежности набрасывает на дверь щеколду.
«Зеленый» совсем близко… Слишком задержались, не рассчитали. Хоть бы успеть…
Рысцой отбегают они от будки. Часовой заметил их, какое-то мгновение раздумывал, потом швырнул на землю сигарету, снял с плеча карабин, бросился вдогонку:
— Halt! Halt!..
Его крик заглушил страшный взрыв. Задрожала земля, покачнулось небо…
Мощная волна свалила с ног и Малия и Миронченко. Взрывы раздавались еще и еще, но ни машинист, ни его помощник их уже не слышали. Они потеряли сознание…
…Барон фон Шмидт был в глубоком трауре. Гитлер не мог дальше скрывать поражение немецкой армии под Сталинградом, весь мир знал о том, что Паулюс сдался в плен… И вот траур объявлен по всему рейху… Сколько раз еще придется его объявлять? Дела на фронтах становились все хуже и хуже.
Шмидт написал письмо домой. Получилось оно довольно грустное. Правда, барон старался разбавить его оптимистическими нотками, но патетические восклицания звучали в письме как-то фальшиво и совсем неуместно.
Зазвонил телефон. Полтава… Управление полиции безопасности и СД… Да, да… Кто-то хриплым от волнения голосом сообщал, что двое лубенских машинистов совершили аварию. Два эшелона, один из рейха, специальный… Горючее для авиации и танков…
Снова депо! Барон рвет письмо, одевается. На дворе темная холодная ночь. Поздно — нигде ни огонька, никаких признаков жизни. Город притаился, ждет чего-то. Но чего? У барона хватает мужества признаться самому себе: город ожидает скорой гибели его, барона фон Шмидта. Смерть подстерегает его на каждом шагу. Там, за забором, там, в переулке… А кто даст гарантию, что в машину, в его личную машину не подбросили только что заведенную мину?..
Сонный шофер щурится от яркого света фонарика, которым освещает барон машину, осматривая ее. Наконец он садится.
— Выключайте фары! — приказывает он шоферу.
Тот удивленно глядит на барона и выключает свет.
Еще вчера барон и его подчиненный Пауль Вольф, убитые горем и печально притихшие, сидели как равные и оба молчали. Сегодня же все изменилось. Вольф полагал, что уже все покончено с этой позорной для него историей и, кажется, о диверсантах никто больше не помнит, и вдруг…
— Вы болван! — кричит на следователя разгневанный барон. — Вас водили за нос, вас обманывали эти молокососы. Вы не смогли узнать от них ни одной фамилии! А пока вы нянчились с ними, коммунисты, которые вовремя не были арестованы, нанесли еще один удар… Так стараетесь вы для фюрера?!
Пауль Вольф ничего не понял. Он хотел спросить у начальника, что произошло, но тот не давал даже рта раскрыть.
— Вы русская свинья! — бесился барон. — Вы паршивая свинья!..
Наконец вулкан стал затихать.
— Боже мой! — шептал барон, хватаясь за голову. — Наде же было так промахнуться! Под самым носом диверсанты вьют осиное гнездо, а они ничего не видят, ничего не слышат… Вы, может, с ума сошли? Вы, вы… — Барон задохнулся и умолк.
Через минуту он сказал следователю:
— Как только приведут двух машинистов, тут же допросите… Последний шанс…
…Последний шанс… Да, да, последний. Он воспользуется им. Пускай кричит, пускай безумствует барон фон Шмидт, Вольф остается верен себе: вырвать тайну у человека можно только одним способом — хитростью, а не криком и пытками. От пыток человек тупеет, он становится безразличным ко всему, у него исчезает надежда. Нет, не так! Не так, господин барон! В душу к человеку еще никто не залезал грубостью и пытками.
Когда в кабинет ввели Бориса, Анатолия и Ивана, Пауль Вольф долго и внимательно осматривал всех троих. Кажется, у них даже синяки за последние дни прошли, стали заживать раны… Какая цепкая штука — жизнь! Вот что значит молодой организм. Прошло только три или четыре дня, и пожалуйста…
— Последний шанс, — автоматически произнес следователь. — Это ваш последний шанс, ребята, — поправился он. — Я уже не в силах бороться за вашу жизнь, я один, и на помощь мне никто не пришел, кроме ваших матерей. А что матери? Что они, несчастные, могут? Ломать руки, стоять на коленях, умолять? К сожалению, в наше время это не помогает. Вся беда в том, что вы не хотите помочь сами себе. Да, именно сами. Вы не захотели назвать своих руководителей, а значит, не захотели спасти собственную жизнь. Пришлось нам самим взяться за дело…
Вольф перевел дыхание. У него пересохло во рту. Неужели он волнуется?..
— Так вот… — Он знал, что перед сенсационным сообщением надо делать паузы. — Так вот, мы сами взялись за дело и нашли кое-кого из ваших наставников. Они здесь, за дверью. Вы их сможете увидеть, если пожелаете. Мы знаем, кто вами руководил, они уже арестованы. И имейте в виду, они сами сознались, что наставляли вас совершать диверсии. Теперь спокойно взвесьте: вы имеете еще один шанс, последний. То есть последнюю возможность спасти свою жизнь. Подчеркиваю — жизнь. Если вы их назовете, не только тех, которые сидят сейчас в камере, тех, собственно, мы сами знаем, но и тех, кто еще на свободе, тогда… Тогда у меня будут основания обратиться к высшему начальству и похлопотать за вас. Чтобы обратиться к начальству с такой просьбой, надо иметь достаточные основания. Такими основаниями могут быть только ваши честные показания. Ну?..
Ребята молча стояли, смотрели куда-то вдаль, в потолок…
— Кто будет говорить? Ну кто хотя бы скажет то, что нам уже известно?
Борис шевельнулся, переступив с ноги на ногу.
— Вы же знаете, что у нас не было руководителей. Поэтому их не может быть здесь, в камере. Это
