перевел дыхание. — Может, передохнем?
— Привал! — скомандовал майор.
Свернул на обочину тротуара, сбросил вещевой мешок.
— А я совсем не устал! — сказал Борис.
— Не храбрись. Сбрасывай свой вещевой мешок! — приказал майор.
Присели. Дядя Павел и майор — на вещевые мешки, ребята — просто на тротуар. Прислушались — с площади доносился голос громкоговорителя.
По радио передавали чье-то выступление. Оратор говорил медленно, взволнованно, но что именно, нельзя было разобрать.
И вдруг на площадь со всех улиц начали сбегаться люди.
— Что там?.. — подхватил майор.
Дядя Павел пожал плечами.
— Бежим!
Вскочили и тоже помчались на площадь.
Возле трибуны вокруг столба, на котором висел репродуктор, собралась уже толпа. Слушали сообщение.
Майор догадался обо всем с первой услышанной фразы.
— Война… — сорвалось с его уст холодное и тяжелое слово.
…Они проспали беспробудно до следующего утра. Разбудил их рев автомашины, стоящей во дворе управления полиции, — туда выходило окно подвальной камеры, где оказались ребята после разговора у Вольфа.
Сначала огляделись, как бы убеждаясь, что все трое находятся вместе. Потом молча стали осматривать комнату.
Вчера они были вконец измучены. Когда конвоиры выводили их из кабинета следователя, они едва держались на ногах. Где еще нашли в себе силы выстоять перед полицейским врачом, когда тот смазывал им раны, делал свинцовые примочки, а потом, немного подкрепившись щедрым, сытным ужином, принесенным одним из конвоиров, стащить с себя обувь, одежду, улечься в постель?! И тут же уснули как убитые.
Теперь, отоспавшись, они чувствовали себя лучше.
Если бы не толстые прутья на окне с наружным жестяным козырьком, не обитая железными листами дверь с круглым смотровым глазком посредине, камера не была бы похожа на камеру. Обыкновенное полуподвальное помещение.
Стены и потолок побелены, пол деревянный, чисто вымыт, в углу, слева от двери, выступала половина печи. Вся обстановка — стол, три табуретки, столько же кроватей, по-видимому, взятые в больнице. Они были окрашены цинковыми белилами, и на них виднелись следы йода и зелёнки.
Ребята удивились: неужели здесь, в управлении полиции, держат заключенных в таких чистых и теплых камерах?
Кто-то подошел к двери. Сквозь смотровой глазок было видно серо-голубое, навыкате око. Посмотрело в камеру и пропало.
Вскоре за дверью снова раздались шаги. Щелкнул замок. В камеру ввалился красномордый толстый солдат с кофейником и черной кирзовой сумкой, похожей на ту, в которой почтальоны разносят газеты и письма.
Взглянул исподлобья на ребят и шагнул к столу.
По его серо-голубым, навыкате глазам ребята сразу догадались, что именно он и смотрел недавно в камеру сквозь смотровой глазок. Как видно, хотел узнать, проснулись они или еще спят.
Солдат поставил кофейник, вытащил из сумки порезанный на ломти белый ситник, три больших куска розоватой колбасы, кусок масла, завернутый в прозрачную плотную бумагу, кружки, тупой алюминиевый нож и все это разложил на столе.
Обернулся, снова посмотрел на ребят и вдруг пропищал неожиданно тонким голоском, который совсем ему не подходил:
— Essen sie[5].
Вышел.
Странно… Вчера какой ужин подали! Сегодня сколько всего притащил лупоглазый. И обращается вежливо. Особенно Циклоп…
Только зачем их привезли сюда? Допросы уже закончены, приговор вынесен…
Первым высказался Иван:
— Как вы думаете, чего он такой добрый к нам?
— Не знаешь? — скривился Борис, сразу догадавшись, о ком он спрашивает. — Сам же говорил — землячок, симпатизирует… Слышал — не одному лубенцу помог выбраться из беды…
— Нет, я серьезно.
— Меня, Ваня, тоже удивляет, — произнес Анатолий. — Доследование… Зачем это доследование?
— Говорит: матери приходили… просили вступиться… сжалился.
— Может, и приходили. Они, наверное, везде ходили.
— Не поможет… — тяжело вздохнул Борис. — Хоть бы им за нас не перепало…
— Обещал спасти… Как же он будет спасать, если…
Анатолий приложил палец к губам, потом дернул себя за ухо и показал рукой на стены: мол, надо быть осторожнее, ничего лишнего не говорить — подслушать могут.
— Угу-у, — промычал Иван, — понятно…
— Подождем, скоро все выяснится, — сказал Анатолий. — Ну, а сначала не худо подкрепиться. Нам это не помешает. Вставайте, — он поднялся с постели.
Борис подошел к окну, низко прикрытому снаружи жестяным козырьком. Поднимался на цыпочки, наклонялся то в одну, то в другую сторону, стараясь отыскать какую-нибудь щель, чтобы посмотреть во двор. Нет, козырек прилегал плотно, и он не нашел нигде ни единой щелочки — ничего больше не увидел, кроме узенькой, присыпанной снегом полоски.
Нахмурившись, Борис направился к столу, за которым уже сидели Иван и Анатолий.
Хотел ногой сдвинуть табуретку — не тронулась с места. Наклонился, посмотрел — она была прибита к полу.
— Ты погляди, уже и табуретку лишили свободы! И кровать и стол прибиты… Вот гады!.. — пренебрегая предупреждениями, выругался Борис.
…Чуть ли не с первых дней войны в городе распространились слухи, что везде шастают вражеские разведчики, шпионы и диверсанты. Эти слухи встревожили горожан. Как только в городе появлялся незнакомый человек, о нем немедленно сообщали в милицию или в народную дружину. Особенно проявляли бдительность подростки. Рассказывали, будто двух шпионов уже выследили в Лубнах: одного возле «Коммунара» (вроде бы хотел взорвать завод), другого — в лесу, вблизи военного лагеря (передавал сигналы вражеским бомбардировщикам).
Борис тоже мечтал поймать хотя бы одного шпиона или диверсанта. Недоверчиво всматривался в незнакомых мужчин (на женщин почему-то не обращал внимания) и, если кто-нибудь из них казался подозрительным, следил до тех пор, пока вдруг не узнавал, что это свой человек. Иногда подолгу блуждал по городу, надеясь все-таки напасть на след вражеского лазутчика. Но все напрасно.
И вот, когда уже почти потерял веру в успех, ему нежданно-негаданно повезло.
Он шел в школу. Из дому выбрался рано. Хотел по дороге завернуть еще в депо. Он был там частым гостем. Любил рассматривать мощные паровозы, любил испачканных приветливых рабочих железнодорожного депо. Им тоже нравился парнишка. Всегда запросто к себе пропускали, охотно разговаривали.
Но в тот день Борис не побывал в депо.
Когда он переходил железнодорожные пути, на станции остановился военный эшелон. Несколько вагонов с красноармейцами, а остальные все — платформы с пушками, танками, автомашинами, украшенные зелеными ветками. По увядшим листьям видно, что состав прибыл откуда-то издалека.
