Теперь на ринге все переменилось: нападал Джим, нападал со всем пылом молодой силы и нерастраченной энергии, а свирепый Беркс расплачивался за пренебрежение, с которым он относился к своему естеству. Задыхаясь и с хрипом втягивая воздух, багровый от напряжения, он старался защититься от ударов своего молодого противника, вытянув левую руку и прикрываясь правой.
— Как ударит — падай! — кричал Мендоса. — Падай! Дай себе передышку.
Но Беркс никогда не робел и не ловчил в бою. Он был груб, но честен и, пока ноги его держали, считал ниже своего достоинства падать перед противником. Он не подпускал Джима близко, и Джим, хотя легко приплясывал вокруг него, выискивая незащищенное место, все же не мог подойти ближе, словно между ними был железный сорокадюймовый барьер. Теперь каждая секунда была в пользу Беркса, он дышал уже не с таким свистом, с лица постепенно сходила багровая синева. Джим понимал, что надежда на скорую победу от него ускользает, и снова стремительно наскакивал на Беркса, но не мог пробиться сквозь защиту этого опытного боксера. Сейчас, именно сейчас ему нужно было знание приемов, и, к счастью для него, рядом были два настоящих знатока.
— Бей левой по поясу, малец! — закричали они. — А потом правой в голову.
Джим тотчас последовал их совету. Р-раз! Он угодил левой прямо в нижнее ребро противнику. Беркс локтем наполовину ослабил силу удара, но дело было сделано: его голова оказалась незащищенной. Бац! Это уже правой — четкий, жесткий звук, точно столкнулись два бильярдных шара; Беркс пошатнулся, взмахнул руками, перевернулся вокруг своей оси — и огромная мясистая туша рухнула на пол. К нему тут же подскочили секунданты, приподняли и посадили, но голова у него беспомощно моталась из стороны в сторону и, наконец, запрокинулась, а подбородок задрался кверху. Сэм протолкнул горлышко коньячной бутылки между его зубами, а Мендоса тем временем безжалостно тряс его и выкрикивал оскорбления ему в самое ухо, но ни спиртное, ни обида не могли нарушить безмятежное спокойствие Беркса. Отсчитали положенные десять секунд, и, видя, что надеяться больше не на что, секунданты отпустили голову Беркса, она со стуком упала на пол, и так он и остался лежать, неуклюже раскинув большие руки и ноги, а любители и боксеры обходили его и устремлялись к победителю, чтобы пожать ему руку.
Я тоже хотел пробиться к Джиму, но это было нелегко, ибо все были там сильнее и крупнее меня. Вокруг любители и боксеры горячо обсуждали бой и перспективы Джима.
— Отличный боец, я такого не видал с того самого раза, когда четыре года назад в апреле Джем Белчер впервые выступил в Уормвуд-Скрабс против Джона Паддинтона, — сказал Беркли Крейвен. — Если до того, как ему исполнится двадцать пять, он не наденет пояс победителя, значит, я ничего не смыслю в боксе.
— Я потерял на этом красавчике ровным счетом пятьсот фунтов стерлингов, — проворчал сэр Джон Лейд. — Кто бы мог подумать, что у него такой сокрушительный удар!
— И все-таки, — сказал кто-то еще, — я уверен: если бы Джо Беркс не был пьян, он бы показал ему, где раки зимуют. К тому же парень был натренирован, а Джо — точно разваренная картофелина: стукни по ней, и она лопнет. В жизни не видел у боксера такого дряблого тела и такого дыхания. Дайте им потренироваться, и ставлю лошадь против петуха за Беркса.
Одни с ним соглашались, другие нет, вокруг меня кипели страсти. В самый разгар споров уехал принц; это послужило сигналом, и большинство стало двигаться к дверям. Теперь мне удалось наконец пробиться в угол, где Джим кончал одеваться, а Чемпион Гаррисон, все еще со слезами радости на щеках, помогал ему натянуть сюртук.
— За четыре раунда! — все повторял и повторял он, точно в забытьи. — Джо Беркса — в четыре раунда! А Джему Белчеру понадобилось для этого четырнадцать.
— Ну как, Родди? — воскликнул Джим, протягивая мне руку. — Я же тебе говорил, что приеду в Лондон и добьюсь известности.
— Это было великолепно, Джим!
— Родди, дорогой! Я видел, ты не сводил с меня глаз, и лицо у тебя было совсем белое. Ты ничуть не изменился, хоть у тебя теперь богатое платье и полно друзей в Лондоне.
— А вот ты изменился, Джим, — сказал я. — Когда ты вошел, я тебя едва узнал.
— И я! — воскликнул кузнец. — Откуда у тебя это роскошное оперение, Джим? Ручаюсь, что это не тетушка помогла тебе сделать первый шаг к рингу.
— Мне помогла мисс Хинтон, она мой самый лучший друг.
— Хм! Я так и думал! — проворчал кузнец. — Но я-то тут, во всяком случае, ни при чем, и когда мы вернемся домой, ты это подтвердишь, Джим. Хотя… Да что тут говорить, дело сделано, вспять не повернешь. В конце концов она… А, черт, двух слов связать не могу!
Не знаю, было ли тому причиной вино, выпитое за ужином, или радость, вызванная победой Джима, но всегда безмятежно спокойное лицо Чемпиона Гаррисона выражало сейчас совершенно необычное волнение, и по всем его словам, по всей повадке чувствовалось, что он счастлив и смущен. Джим смотрел на него удивленно, видно, пытаясь понять, что за этим кроется, почему он все чего-то недоговаривает, все замолкает на полуслове. Тем временем каретный сарай опустел, Беркс с проклятиями кое-как поднялся наконец на ноги и нетвердой походкой, сопровождаемый двумя дружками-боксерами, поплелся к выходу; только Джем Белчер остался и о чем-то серьезно беседовал с моим дядей.
— Хорошо, Белчер, — услышал я ответ дяди.
— Для меня это будет истинным удовольствием, сэр, — сказал прославленный боксер, когда они подходили к нам.
— Я хотел спросить вас, Джим Гаррисон, не хотите ли вы быть моим бойцом и выступить против Краба Уилсона из Глостера? — спросил дядя.
— Я только об этом и мечтаю, сэр Чарльз, это для меня случай выйти в настоящие боксеры.
— Ставки на этот раз очень высокие, чрезвычайно высокие, — сказал дядя. — Если победите, получите двести фунтов. Вас это устраивает?
— Я буду драться ради чести и ради того, чтобы меня сочли достойным сразиться с Джемом Белчером.
Белчер добродушно рассмеялся.
— Правильно, парень, — сказал он. — Но помни: сегодня у тебя была легкая добыча — пьяный, да еще не в форме.
— Я и не хотел с ним драться, — вспыхнув, возразил Джим.
— Знаю, знаю, ты готов был сразиться с кем угодно, храбрости тебе не занимать, я, как поглядел на тебя, сразу это понял. Но запомни: бороться с Крабом Уилсоном — значит бороться с самым многообещающим боксером из западных графств, а лучший боксер Запада чаще всего — лучший боксер Англии. Он такой же быстрый и такой же высокий, как ты, и руки у него такие же длинные, и уж он будет тренироваться до тех пор, покуда каждая капля жира не превратится у него в мускулы. Я говорю это тебе сейчас, потому что, если я за тебя возьмусь…
— Возьметесь за меня?
— Да, — сказал мой дядя. — Если ты готов выступить, Белчер согласен быть твоим тренером.
— Я бесконечно признателен вам! — с жаром воскликнул Джим. — Если дядя не захочет быть моим тренером, я ни о ком другом и не мечтаю.
— Нет, Джим. Я побуду с тобой денек-другой, но в этом деле мне с Белчером не тягаться.
— Где вы будете жить?
— Я думаю, тебе удобно будет, если мы расположимся в Подворье короля Георга в Кроли. А если нам можно будет выбирать место боя, лучше всего Кролийские холмы, ведь, кроме Холма Мосли и, может, еще Смитемской ложбины, это самое подходящее место для бокса во всей Англии. Согласен?
— Конечно, согласен, — отвечал Джим.
— Значит, с этой минуты ты мой, понимаешь? — спросил Белчер. — Еда, питье, сон — все по моему слову, и вообще ты теперь во всем должен меня слушаться. Нам нельзя терять ни часу, Уилсон уже месяц назад был почти в форме. Видал сегодня — он ни капли в рот не взял.
— Джим может хоть сейчас драться до последнего, — сказал Гаррисон. — Но все равно завтра мы оба
