К прохладе гладкого столаПрильну щекой, ресницы сдвину, —И от угла и до углаВдруг вижу плоскую равнину.Далекий голос за стеной,В вечерних сумерках гитара,А подо мной и предо мнойМоя привычная Сахара.В пустыне марева и сны,Воздушные лучатся токи,Я сплю. И брызги тишиныМне горько увлажняют щеки.А там, где черный лак столаПронизан пламенем стакана,Как бы два яростных крылаВосходят в золоте тумана.И с замираньем сердца жду,Вот, вот взлетит в огне и громе,Со звоном лопнут стекла в доме,И, оглушенный, упаду.
1931
* * *
В тот день отчетливей и резчеТруба под солнцем протрубит,И древле связанные вещиСойдут с расплавленных орбит.Смеясь и плача, ангел звонкийПровеет вихрем по землеИ распадется пылью тонкойНа письменном моем столе.И вспыхнет легкая страницаТревожного черновика,И в сердце вытлеет строка,И перестанет сердце биться.Но знаю, знаю, в мире новом,Затеряна, оглушена,Душа, — земным коротким словомТы будешь насмерть сражена…Тогда в своей печали строгойЧужое имя назови,Исполненное боли многойИ меда горького любви.
* * *
Должно быть, нa море туман, —Волна на брызги не скупится;Должно быть, старый капитанДо самой смерти не проспится.