до винтика.
Адъютант передал мне указание командира флотилии: на следующий день в десять утра построение моего экипажа на юте плавбазы «Гамбург».
Наступило завтра. Это был воскресный, ясный, солнечный декабрьский день.
Когда я поднимался на ют «Гамбурга», меня охватило волнение. Как перед решающей встречей. Наверху уже собрались тридцать восемь человек, с которыми мне предстояло в последующие годы разделить общую участь во всем: в добре и во зле, в мире и — если это случится — в войне.
При моем прибытии они построились в две шеренги: офицеры, унтер-офицеры, матросы.
Четкая команда: «Для встречи командира — налево равняйсь! Смирно!».
Одновременный поворот головы. Подавший команду старший лейтенант подходит ко мне: «Господин старший лейтенант! Экипаж построен! Старший лейтенант-инженер Вессельс».
Рослый, широкоплечий офицер с тяжелым подбородком и серьезным выражением на лице.
Я встал перед фронтом: «Хайль, экипаж!» — И, как из одной глотки, в ответ разом: «Хайль, господин старший лейтенант!»
Раньше я часто думал о том, как много я скажу в своем первом обращении к своему первому экипажу. Но теперь, когда я
Затем я прошел вдоль фронта и выслушал представление каждого члена экипажа по должности и фамилии. В основном это были одинаково молодые, свежие лица, еще не тронутые невзгодами жизни. Но некоторые из них запомнились сразу: первый вахтенный офицер Эндрасс со стройной, жилистой, спортивного покроя фигурой; старший штурман Шпар, тяжеловесный и самоуверенно спокойный; машинист центрального поста, широкоскулый Густав Бём; унтер-офицер-машинист торпедного отсека Гольштейн, парень с задумчивым взглядом; Смычек, лукавый парень из Верхней Силезии; моложавый Людек.
Я поговорил с каждым из них, пытаясь понять, что они собой представляют. Однако сразу эта загадка не решалась. Ведь то, что действительно определяет человека, мужчину, проявляется лишь в работе и в опасности.
Весной мы ежедневно упражнялись в управлении лодкой, сначала в бухте, а затем в Балтийском море. Во время этих упражнений я изучил свой экипаж. Видит Бог, они не были парадными солдатами. Они были мужчинами с горячим сердцем в груди, полными жажды приключений, и с избытком темперамента, который находил себе выход при каждом удобном случае. Все они пришли служить на подводную лодку добровольно, так как надеялись, что испытают здесь больше, чем в будничной службе на линкорах.
В начале августа мы вышли на учения в Атлантику. В воздухе витала сильная напряженность, и кое-кто полагал, что, когда мы вернемся, мир уже будет нарушен.
Учение было великолепным. В эти ясные дни позднего лета стояла чудесная погода, легкое волнение покрывало зеленоватую поверхность моря, ночное небо сияло звездами. В свободное время мы слушали по радио сообщения из Германии. Голос диктора, доносящийся сюда, за тысячу миль от родины, вызывал теплое чувство. Однако сами сообщения были наполнены тревогой и ощущением близости войны. Учение, которое мы начали с таким усердием, утратило смысл, и стало отчетливо заметно, как встревожены люди.
Свободные от вахты часто без сна лежали в койках и вели разговоры о политике. Особенно неутомимым был Густав Бём. Из него сквозило всезнание по всякому поводу.
Но в глубине души все мы не верили, что разразится война, по крайней мере, большая война. Потому что мысль о том, что большие народы могут позволить себе новую мясорубку, была слишком невероятной.
И все-таки она началась…
Я отчетливо, как сегодня, помню тот час, когда мы узнали о войне. Это было третьего сентября в десять часов утра. Мы с Эндрассом стояли на мостике. Дул свежий северо-западный ветер и море покрывали пенистые волны, с шумом перекатываясь через носовую палубу. Лодка шла средним ходом. Со стороны кормы доносился успокаивающе равномерный стук дизелей.
Вдруг истошный крик снизу:
— Господин капитан-лейтенант! Господин капитан-лейтенант!
Из рубочного люка появляется Хэнзель. Лицо его бледно и, задыхаясь, он выпаливает:
— Господин капитан-лейтенант! Внеочередное сообщение… Война с Англией!
Я камнем надаю по поручням вниз. В центральном посту перед приемником стоят Шпар и еще двое. Из приемника гремит военный марш, будоражащий нервы. Они стоят молча.
— Ну, что? — спрашиваю я.
— Сейчас повторят, господин капитан-лейтенант! — шепчет Шпар.
Музыка прекращается, и голос диктора сообщает:
«Вы слушаете Всегерманское радио! Передаем экстренное сообщение радиослужбы. Британское правительство в своей ноте Германскому правительству выдвинуло требование возвратить немецкие войска, вошедшие на территорию Польши, в места их исходной дислокации. Сегодня, в девять часов утра, через английского посла в Берлине была передана вызывающая нота о том, что если до одиннадцати часов Лондон не получит удовлетворительный ответ, то Англия будет рассматривать себя в состоянии войны с Германией.
На это британскому послу дан ответ, что Германское правительство и немецкий народ отклоняют ультимативные требования Британского правительства, не принимают их и, тем более, отказываются выполнять».
Затем оглашается немецкий меморандум, и вновь гремит музыка военного марша.
Мы молчим. В моей голове возникает цепь рассуждений, быстрых и точных, как в машине…
Война объявлена! На море это означает войну по призовым правилам. Область ведения операций — по собственному выбору…
В лодке — полная тишина. Ее нарушают только звуки марша из приемника. Все как будто задержали дыхание в ожидании нечто невероятного, что должно произойти. Эти трое тоже смотрят на меня, как завороженные.
Я склоняюсь над картой и жестом подзываю Шпара.
— Курс двести двадцать градусов. Мы будем действовать здесь, — говорю я ему осипшим голосом и показываю маршрут.
В отдалении слышится чей-то голос:
— Боже, будь милостив к тем, кто виновен в этой войне…
Я медленно поднимаюсь на мостик. Эндрасс и оба сигнальщика смотрят на меня вопросительно.
— Да, Эндрасс, теперь дело зашло далеко…
— Ну, это не могло не случиться, — ответил он серьезно.
Я отдаю распоряжения: «Верхней вахте наблюдение вести через бинокли. При обнаружении чего- либо немедленно докладывать мне. Особое внимание обратить на самолеты и перископы вражеских лодок!»
Эндрасс молча отдает честь. Я снова спускаюсь вниз. В моей каюте — маленькой выгородке в корме центрального поста, где я отдыхаю и работаю с документами, я начинаю вести дневник боевых действий. Сделав начальную запись, я откидываюсь на койку…
«Итак, война», думаю я, «наступил час испытания на прочность». И так как я знаю, что скоро мне могут потребоваться все мои силы, я должен поспать. И действительно вскоре засыпаю…
Меня будит крик с мостика:
— Командиру: Справа, по пеленгу двести градусов облако дыма на горизонте.
Я срываю фуражку с крючка и поднимаюсь наверх.
— Где?
В бледном послеполуденном небе на горизонте виден слабый дымок. Я рассматриваю его в бинокль.
