совершать следующий прыжок, и Один показал мне, на что он обращает внимание, прыгая туда, куда я повернулся. Несомненно, безо всякого обучения он мог понять указания моего тела, но не моих глаз. Чтобы видеть, на что еще он среагирует, я перешел к промежуточному уровню. Вместо того чтобы направлять и голову, и тело, я держал тело прямо и поворачивал только голову в сторону прыжка, который хотел от него получить. Снова он поднялся весьма нерешительно, глядя на меня и ожидая информации. Я повернул голову, чтобы сориентировать его, как следует прыгнуть. Приближаясь ко мне, он становился более уверенным и в конечном счете повернул в нужную мне сторону только в шаге-другом от барьера.
Понятно, что по повороту моей головы он прочитал мои намерения, но это не был столь же четкий сигнал, который могут дать голова и тело одновременно. Все же, очевидно, волки могут двигаться в том направлении, которое сообщает им поворот головы вожака стаи, даже находясь от него на большом расстоянии. Я видел и анализировал фильмы о волках, поступающих так. Но тогда возникает вопрос: действительно ли мой поворот головы был столь слабым сигналом? Наконец я сообразил, что волки имеют длинную, сужающуюся к носу морду, которая недвусмысленно показывает, в каком направлении повернута голова. Мы, люди, имеем лишь относительно маленький нос. Поворот нашей головы ясно виден собаке, находись она достаточно близко, чтобы разобрать, куда указывает наш нос, но на расстоянии 10 метров для нее это не так очевидно. Если бы, однако, я имел длинную пасть, заметную моей собаке на расстоянии, то она легко смогла бы определить соответствующее направление.
Пользуясь тем, что дома не было никого, кто мог бы за меня встревожиться, я наконец решился на крайнее безумие: вернулся в дом и соорудил собачью морду. Это был конус из белой бумаги длиной около 30 сантиметров, к которому я смог прикрепить резинки так, чтобы он держался на моей голове. Я закрасил острый кончик конуса черным фломастером, дабы он больше походил на собачью морду с черным носом. Когда я водрузил эту конструкцию на собственный нос, то стал больше напоминать какую-то сюрреалистическую птицу, чем волка, но я рассуждал, что принцип важнее эстетики.
Вернувшись на поле, я поместил Одина на дальнем конце ринга. Теперь, с продуманным заранее поворотом головы, увеличенной бумажным клювом, я скомандовал: «Один, прыжок!» На сей раз он понесся в направлении, которое я ему указывал, без малейших колебаний. Повторение теста на прыжок с другой стороны доказало, что это не было какой-то счастливой случайностью и что пес легко прочитал направление из положения моей головы.
После третьего прыжка я прекратил тест. На самом деле это Один его остановил. Пока я нагибался, чтобы похвалить его за прыжок, я чуть не ткнул ему в глаз своим бумажным клювом. Он в ответ схватил бумажную морду зубами. Он оттянул ее на мгновение, но не смог оторвать из-за резинок, на которых она держалась. Несколько обеспокоенный, я закричал: «Один, плюнь!» Эта команда заставляет моих собак выплюнуть любую вещь независимо от того, что у них во рту. Один покорно выпустил мой фальшивый нос, и, оттого что резинка была натянута, клюв ударил меня по лицу. Сила удара и головная боль убедили меня на сегодня отменить мои эксперименты.
На основании этого небольшого исследования я доказал моей коллеге-психологу, что если вместо того чтобы показывать пальцем, она направит свое тело на какую-то цель, указывая направление движения, и посмотрит пристально на соответствующее место, это возымеет на ее собаку то же действие, что и тыканье пальцем — для людей. Она была скептически настроена, но, желая попробовать, пригласила меня к себе понаблюдать. Ее спрингер-спаниель Салли реагировала в точности, как рассказывала моя коллега: она смотрела на ее руку, вместо того чтобы обратить внимание на лакомство, которое я тайно поместил на полу. Когда психолог установила «ориентир тела и головы», Салли повернулась, повторяя направляющую линию своей хозяйки. После этого она с легкостью определила, где лакомство, и немедленно расправилась с ним.
Есть и другая сторона неправомерности суждения моей коллеги о языке собак: вероятно, некоторые аспекты языка жестов пока что изучены не полностью. Родители и их младенцы взаимодействуют при помощи большого числа указывающих жестов. Родитель показывает на соседского кота и говорит: «Видишь кота?» Он мог бы указать на посетителя и сказать: «Посмотри, это тетя Сильвия». Собираясь покормить ребенка, он мог бы взять два блюда и, указывая на одно из них> спросить: «Ты хочешь эту морковь?» А затем, перемещая палец, продолжить: «Или ты хочешь этот горох?» Все Это показывает ребенку, что именно обозначает тыканье пальцем.
Свидетельство того, что указательным жестам следует обучать, — «запертые дети». Этот термин очень точно определяет все более распространяющееся в западном обществе явление. Социальные работники часто так называют детей (обычно дошкольного возраста), надолго оставляемых родителями без наблюдения или какого-либо другого социального контакта — они просто «оставили дома» ребенка одного. Таких детей часто запирают в маленьких комнатах, иногда даже в туалете. Родители объясняют, что это должно «защитить их, пока я работаю» или «не дает им сделать что-нибудь опасное или устроить беспорядок, пока меня нет дома». Дети, лишенные общества и сенсорных ощущений, сидят и ждут в течение целого дня, пока их родители отсутствуют.
Кроме серьезной эмоциональной и социальной травмы, которую вызывает такое жестокое обращение, оно лишает ребенка возможности общения, необходимой для развития языка. Учиться говорить можно, только слушая речь того, кто хорошо говорит и отвечает нам. Неудивительно, что такие дети часто вообще не умеют говорить и не имеют каких-либо языковых навыков. В большинстве случаев эти дети также не умеют указывать пальцем, несмотря на то что им уже четыре или пять лет. Вместо этого они издают хриплые вопли, размахивают руками и на желаемый объект указывают всеми пятью пальцами. Это подтверждает, что умению указывать, как и другим коммуникативным навыкам, следует обучать. Один из первых навыков этих детей, попавших в нормальное окружение, которым они овладевают, является жест указательным пальцем.
Если даже людям нужно преподавать тыканье пальцем, то почему мы ждем от собак, что они ответят на наше обращение, не обучаясь? Факт, что собак можно научить отвечать на обращение, доказан опытом с прыжками в нужном направлении, о котором я только что рассказал. После того как собака обучится, все, что остается сделать, — указать ей рукой в направлении нужного прыжка, чтобы она знала, через какой барьер ей надо прыгнуть. Поворот вашей головы и тела к месту прыжка на соревнованиях незаконен и может привести к дисквалификации.
В некоторых случаях этот жест имеет преимущества перед речью. Его можно сделать тайно. Звуки могут быть услышаны каждым, кто находится поблизости, и для таких охотников, как дикие братья собаки, это означает, что не только члены стаи, но и дичь может услышать звук, использовать его как предупреждение и спастись. Указательный жест бесшумен и конфиденциален. Только люди, смотрящие под определенным углом, могут увидеть его. Кроме того, если человек будет делать только незаметные, мягкие жесты, то сообщение скорее всего не будет прочитано людьми, для которых оно не предназначено.
Возьмем простой пример из жизни. Моя жена не любит официальные приемы, на которые меня часто приглашают, — это часть моих обязанностей как профессора университета или как автора. В большинстве случаев она просто игнорирует их, но иногда, если прием является важным или происходит где-то поблизости, она идет со мной. Часто, взглянув на нее, я вижу, как она подает мне незаметные знаки. Например, она может показать на себя, а затем на стул или групп)' людей, указывая, что это — то место, где я смогу ее найти. Чаще она указывает на свои наручные часы, а затем на дверь, показывая, что пришло время уходить.
Благодаря жестикуляции можно даже побеседовать и скоординировать весьма сложные действия. Я вспоминаю одну ситуацию, произошедшую со мной во время учебного боя в армии. Это был один из тех учебных боев, где одна группа солдат играет роль обороняющихся, а другая должна нападать. Перед моим взводом стояла задача захватить маленький холм, который был укреплен несколькими скрытыми огневыми точками. Моя вооруженная восьмерка (включавшая наблюдателя и рефери, определяющих, кто «умер») должна была убрать всех защитников с восточного склона холма, где сосредоточилось большинство укрытий (в виде кустарников, деревьев, старого, поврежденного каменного забора и оврагов, вымытых дождевыми потоками).
Мы молчаливо следовали за нашим сержантом, упертым воякой по имени Тинер, по доступным укрытиям, пока не оказались возле подножия холма. Внезапно он остановился и указал на склон. На линии обзора мы увидели то, что издали напоминало пулемет с четырьмя бойцами, окруженный мешками с песком. Так или иначе, мы подошли весьма близко к нашему врагу и находились от него теперь ближе чем в
