Он твердо решил: «По окончании работы новые скульптуры нужно обязательно подписать своим именем. а не позаимствованной у Арсения сомнительной монограммой «КД».
Все эти дни скульптор и художник работали бок о бок, не покладая рук. но главного своего желания Вячеслав Меркурьевич так и не исполнил, хотя мысль об отливке зловещей богини не отпускала его.
Арсений осторожно подсказывал:
— Слушай, я все-таки думаю, что тут основная техническая причина в сырье. Лом твой перемешан, не поймешь, откуда что — куски разного происхождения, неодинаковые сплавы. Это. по-моему, многое объясняет.
Скульптор твердо решил, что точную копию надгробия вернет на прежнее место — только так в буквальном и мистическом смысле можно было освободиться от этого наваждения, навсегда избавиться от черного искуса и духовного рабства потустороннему злу. На третий день он собрал-таки необходимое количество более или менее однородных обломков, однако для решительного шага, для воплощения задуманного нужны были силы, а Звонцов, и без того истощенный ночными бдениями, кошмарами и дурными пристрастиями, уже едва держался на ногах. Хорошо, что рядом постоянно был Арсений.
— Вот что, Сеня, — произнес скульптор запекшимися губами. — Опять у меня, кажется, лихорадка начинается. Я все приготовлю для отливки, а ты, будь добр, сделай остальную работу сам. Теперь ты уже наловчился, я тебе доверяю — вещь непременно нужно исполнить именно сегодня. Чувствую, иначе может быть поздно. Нужно с этим разделаться раз и навсегда.
Он заложил в тигель тщательно подобранную бронзу и оставил плавиться, сам же прилег отдохнуть на какую-то скамью, положив под голову свернутую робу.
Арсению оставалось только дождаться, когда будет готов расплав, и перелить однородный жидкий металл в форму, на этот раз надежно закрепленную. Работа была в удовольствие. Он старательно исполнил отливку и с нетерпением ожидал, когда же бронза остынет и можно будет лицезреть результат. Он хотел было закурить, но тяжелые двери цеха распахнулись настежь — и опешившего Десницына тут же обступили полицейские чины. Офицер дежурно, резко вскинул руку к козырьку, представился и сразу спросил:
— Вы, судя по всему, Десницын Арсений Кириллович, художник?
Сеня кивнул головой.
— Тэ-э-эк-с… Неоднократно помогали своему другу Звонцову Вячеславу Меркурьевичу при отливке скульптур. Верно?
— Да, — Арсений готов был отвечать на вопросы, но не мог взять в толк, зачем он понадобился стражам порядка.
— В таком случае, собирайтесь. Мы вынуждены вас задержать. Господин Звонцов обнаружен мертвым в собственной мастерской, а вы, как нами установлено, единственный, кто находился с ним в самых тесных отношениях. Извольте поторопиться!
Глаза Арсения округлились от удивления. Он недоверчиво оглядел полицейских, те настороженно переглянулись.
— Да что вы, господин поручик! Здесь явное недоразумение: вот он, Вячеслав Меркурьевич Звонцов, — отдыхает от трудов праведных. Живехонек, как видите… Мы здесь безвыходно уже трое суток.
Звонцов к этому времени поднялся со скамейки и слышал все сказанное поручиком:
— Это я и есть Звонцов! Понимаете? Откуда в моей квартире мог взяться убитый… Скажите, а у него голова не в петле была?
«Что он несет!» — Арсения взяла оторопь.
Поручик сразу насторожился:
— Кто вам сказал, что найден убитый? Я этого не говорил. А вот с вами, сударь, ничего не ясно… А при чем тут петля? Предъявите-ка документы, удостоверяющие вашу личность!
И тут скульптор сообразил, что при нем нет ровным счетом ничего, подтверждающего, что именно он — Звонцов. Все документы, разумеется, остались дома, он, по рассеянности, всегда запихивал их куда попало, а когда ночью, спасая собственную жизнь, прыгаешь из окна, разве придет в голову захватить с собой хотя бы какую-нибудь справку?
— Но я уверяю, что…
— Тэ-э-эк-с… Значит, нет документов. В высшей степени подозрительно! — Офицер полиции повысил тон. — Вот что, голубчики: собирайтесь сейчас с нами, оба — до выяснения обстоятельств преступления — и без глупостей! Еще разберемся, что у вас за дела богемные…
«Голубчикам» ничего не оставалось, как повиноваться представителям власти, — под конвоем они безропотно проследовали в участок.
IX
Наконец наступил долгожданный чаемый потерявшим покой причтом, да и паствой (из тех, кто в искушение не впал) день переосвящения Николаевского храма, почти девяносто лет слывшего среди петербуржцев, держащихся строгой веры, местом благословенным. Чин отслужил сам отец протоиерей — он обильно, сажень за саженью, окропил намоленные почтенные стены, и все присутствовавшие в храме со старанием и тщанием, независимо от наличия голоса и слуха, подтягивали за причтом и хором.
— Спаси, Господи, люди Тёоя и благослови достояние Твое… — Даже новый батюшка, срочно назначенный в Николаевский приход с благословения самого Высокопреосвященнейшего митрополита после казуса с «иностранной» собакой, отец Давид, нашел, что освящение прошло «весьма и весьма достойно, в полном соответствии с установленным каноном». Такая оценка, надо сказать, обрадовала весь причт, потому что длинные языки утверждали, что отец Давид Юзефович приставлен «от Синода» следить, не допускают ли единоверцы в служении чего-нибудь недозволенного.
Уже в тот же день перед вечерней кто-то заметил, что недавно пожертвованная икона Архиепископа и Чудотворца Мирликийского «мироточит», да так обильно, что благовонная жидкость прямо струилась с лика и с десницы, и недостаточно было просто собирать ее ваткой — под киот пришлось подставить сосуды. Но этим чудесные явления не ограничивались: когда открыли киот, обнаружили, что черты святителя точно отпечатались на стекле — участки, бывшие на иконе светлыми, оказались затемненными и, наоборот, темные как бы просветлели. Факт этот, как водится, тут же просочился в столичную прессу, где дал повод скептикам от науки вдоволь порассуждать о его материалистической природе, назвать отпечаток «фотографическим негативом», в то же время духовные и некоторые традиционно патриотически настроенные издания проводили смелые восторженные аналогии с Образом Спаса Нерукотворного. Как только возникли эти газетные разнотолки и публичная шумиха, отец настоятель получил конфиденциальное письмо от Владыки Владимира, в котором ему предписывалось, во избежание кощунственных недоразумений, отправить мироточивую икону вместе со стеклом в управление епархии, чтобы созданная при Духовной Академии комиссия профессоров-клириков провела компетентное обследование на предмет чудотворения. С самого образа должно было снять точную копию и установить на прежнее место в той же ризе, по крайней мере до тех пор, пока комиссия не придет к окончательному выводу, при этом Владыка особо предупреждал, чтобы замена была произведена безо всякой огласки (настоятелю разрешалось поставить в известность только остальной причт). Отец Феогност в кратчайший срок сделал все согласно архиерейскому предписанию.
Теперь уж на смену временному духовному нестроению под своды старой петербургской церкви навсегда должна была вернуться прежняя благодать, но вопреки добрым чаяниям и молитвам странные искушения не прекращались, продолжая преследовать самих батюшек.
— Видимо, не на шутку мы Господа прогневили! — жаловался протоиерей отцу Антипе, навестившему бывший приход. — Я ведь до сих пор хожу сам не свой. Нету лада в душе, мира нет! Такое за собой на днях заметил. что не по себе стало. Я теперь, отец Антипа, смертный час любого человека знаю: кого не увижу перед собой, сразу определить могу точную дату, когда он преставится! Отчего это провидение и что мне, грешному, с ним делать? Вряд ли такой дар сомнительный от Бога — пользы в нем никакой. Отпевание на этом вот самом месте несколько раз уже предугадал! Казню себя за это — выходит,
