картины, и он распорядился ими по своему усмотрению, но мог бы меня поставить в известность, хотя бы из приличия! Каков скромник! Еще бы, цены-то взвинтил такие, что в сравнение не идут с моим гонораром пятилетней давности, вот и постеснялся… А «добрая фрау» тоже хороша — связалась с этим жуком! Конечно, зачем им со мной делиться?!» Последнее было всего обиднее для Звонцова — «важные господа» уже исключили его из своей игры, вышвырнули, как паршивого щенка, за дверь. Рассуждения автора статьи об «уникальной личности „КД“ на таком фоне оставили его равнодушным, и вообще репортеры в очередной раз вызвали у скульптора презрение: «Журналистская братия, как всегда, самоуверенна до тупости. Им и в голову не приходит, что настоящего „КД“, русского самоучку, вряд ли когда-нибудь узнает не то что „мир“, но и сама мадам Флейшхауэр, и даже „всемогущий“ Смолокуров! А в общем, это даже замечательно — для меня-то прежде всего! И справедливо… И не дай Бог им узнать…». Сама же ситуация, в которой он никак не предполагал оказаться, виделась Звонцову прескверной: попал черт знает в чье логово, крутом сплошная мистика и обман, а главное — скульптуры в доме точно нет и искать больше негде. «Что же делать, что?!» — он обхватил руками измученную голову и впал в безысходное, отупляющее оцепенение. Когда Звонцов совладал с этой каталепсией, за окном уже светало. Ваятель спохватился, вскочил, выключил фонарик, напоследок оглядел кабинет и увидел большой квадратный сверток, небрежно прислоненный к подоконнику. Прежде чем развернуть, он подумал: «А нужно ли? Черт знает, что здесь еще может храниться!», но ветхая тряпка уже затрещала на остром углу, обнажив сверкнувшее чеканное серебро. Сорвав ветошь, он увидел убранный в роскошную ризу образ: жемчуг, драгоценные камни, самоцветы. И лик — самое главное, лик, который нельзя было спутать ни с каким другим! Это был тот самый образ Николая Угодника, который Смолокуров заказал в подарок для своей неотразимой балерины! Звонцов поднес его ближе к лицу, чтобы окончательно убедиться, что не ошибся, — сомнений не оставалось никаких.
Именно у этой иконы он просил удачи в делах. «Значит, воры украли ее прямо из храма? Дерзко, ничего не скажешь! Нужно было еще переправить через границу, доставить сюда… Ха-ха! Что же тогда получается? Неужели это… как она здесь оказалась? Ха! И кто же эти воры?»
Скульптор, вцепившись в икону, буквально впился взглядом в лик угодника: «Николушка, сделай что-нибудь! Я ведь погибну здесь, а ты можешь попросить Господа, и Он простит меня, путаника… Помоги понять, в какую паутину я попал, вразуми, Николушка!» И тут Звонцову показалось, что с иконы на него смотрит не святой Николай Чудотворец, а его единственный, им же самим обманутый друг Арсений Десницын! Это был точно знак свыше, по крайней мере Вячеславу Меркурьевичу хотелось верить, — он видит глаза Арсения, верить, что тот подает ему добрый знак из далекой России и не держит зла на попавшего в беду скульптора. Мгновенно возникла шальная мысль забрать образ с собой, но Звонцов не осмелился на подобный поступок: если бы пропажу обнаружили, он вряд ли успел бы выкрасть статую и уехать. «Нет! Этого никак нельзя делать!» — решил скульптор. Ему нужно было немедленно покинуть дом, и он чудом успел уйти незамеченным — сторож уже проснулся, кряхтел в своей каморке, но не выходил — видимо, был занят бритьем. «Это все Никола, это Сеня меня вспомнил!» — Скульптор не терял надежды достичь цели поездки. еще верилось в успешный исход.
III
В особняке ночного отсутствия русского гостя, к счастью, тоже не заметили. После завтрака фрау предложила «дорогому Вячеславу» прогулку в старинном Веймарском парке. «Похоже,.она никогда не потеряет интерес к познавательным экскурсиям», — подумал он, вспоминая, как пять лет назад передовая дама регулярно просвещала таким образом молодых людей из Петербурга. Герцогский парк «Бельведер» и тогда был излюбленным местом ее отдыха — видимо, Флейшхауэр казалось, что так она общается с тенью самого Гёте. Звонцов не стал отказываться: с одной стороны, не посмел вызвать ее недовольство, с другой — надеялся, что во время прогулки как-нибудь, незаметным, хитрым образом, ему удастся хоть что-то выведать о судьбе своего подарка! Однако он понимал: нужно быть предельно осторожным.
Фрау повела Звонцова прозрачной аллеей вблизи тихого Ильма, едва подернутого льдом у самой береговой кромки. Задумчиво любуясь ажурными ветвями буков и каштанов, она пустилась в рассуждения о прелестях садово-парковой культуры:
— Это, Вячеслав, самый старый образец английского стиля в наших местах. Такой вот вид он имел еще в конце восемнадцатого века… Да знаете ли вы, что такое настоящий английский парк? Очень хорошо написано об этом в одной книге того времени. Я попробую воспроизвести как можно ближе к тексту: «В простом и благородном вкусе созданы английские сады — они точно хотят слиться с нетронутой природой… Это не надуманный стиль — он не приукрашен. а лишь подчеркнут предметами, навевающими раздумья и возбуждающими светлые и глубокие чувства. Немногочисленные искусственные украшения деликатно дополняют естественную натуру. Мост сооружается через воду, и дорожка мудро подводится к ней, а не вода специально подводится ради сооружения моста. Деревья не принуждают насильно одно к другому, не стригут по ранжиру, как в подобном шахматной комбинации французском «геометрическом» саду, а бережно выращивают с расчетом, чтобы впоследствии создать впечатление, будто бы мать-природа сама их здесь рассадила, а рука человеческая, ведомая свыше любовью к прекрасному, была ей в том единственно только помощницей». Очень тонко подмечена главная идея стиля. И мне кажется, что «Бельведер» наилучшим образом иллюстрирует эти слова, не правда ли?
Звонцов промычал что-то в знак согласия: вокруг были стильные мостики, лестницы в скалах, но глаз одержимого ваятеля и здесь невольно, подсознательно искал единственную нужную ему скульптуру, так что при виде любой попадающейся на пути статуи у него внутри что-то вздрагивало.
— А ведь разбивкой этого парка руководил великий Гёте по просьбе Веймарского герцога Карла Августа. Он сопровождал его в поездках в Дессау-Верлитц, и именно верлитцкий парк явился образцом для нашего. Сад заложили в 1776 году, и с тех пор Гёте пестовал его почти пятьдесят лет…
— Это действительно потрясающе! — притворно поддакнул Вячеслав Меркурьевич, еле сдерживаясь, чтобы не зевнуть, — скука и усталость одолевали его. — Подумать только — почти полвека!
Фрау чуть не прослезилась:
— Вот и вы тоже поражаетесь, умиляетесь — все здесь настраивает на элегический сентиментальный лад, поэтому я не могу без Веймара, без этого парка… Посмотрите, говорят, вон там, под этим величественным дубом почти сорокалетний поэт впервые встретился со своей возлюбленной, двадцатитрехлетней Кристианой, которая стала его музой на долгие годы! Как это возвышенно трогательно! — Флейшхауэр не могла остановиться, стала экзальтированно цитировать Иоганна Вольфганга. — Вы помните вот это из «Вильгельма Мейстера», из «Миньоны»? Это мое любимое, сокровенное:
Скульптор не верил своим ушам: «На что это она намекает, престарелая Миньона? Уж не на свой ли особняк? Выходит, я — „дитя“ и ее „покровитель“… Белены объелась, фрау, — как это понимать? Неужели вообразила себе что-то романтическое?! Да уж, во всем хочет брать пример со своего кумира — тот был известный женолюб до самой старости… Ну, попал я в историю!» Он до сих пор не придумал, как намекнуть на статую, а теперь и вовсе был поставлен в тупик:
— Это так трогательно, фрау! Я не мог и ожидать; я не предполагал даже… Но я должен вам сказать, что, вероятно, скоро уезжаю… Понимаете, мне некогда ждать Смолокурова — вы не могли бы поторопиться
