вполне: теперь уже внимательно перебирая кипу толстых газет, почти в каждой Ксения с досадой обнаруживала кричащие заголовки о вчерашнем вечере: «Скандал в Люксембургском дворце! Примадонна петербургского балета показала себя упрямой ортодоксальной фанатичкой. Варварская Россия в ее лице в очередной раз предстала дремучей средневековой деспотией, страной религиозного мракобесия и беспробудного пьянства. Стоит ли углублять дипломатический и военный союз с непредсказуемой страной, где медведя встретить проще, чем болонку на парижской улице, а „девушки“ высокого происхождения публично подрабатывают на театральных подмостках?» — настороженно вопрошала популярная либеральная газета.
Балерина подытожила прочитанное: «Бедный Квазимодо[87] был безобразен лицом, зато в душе — ангел, а эти… Даже в пьянстве умудрились меня уличить! „Блаженны, аще поносят вы“ — так написано в Евангелии. Значит, в грязь лицом я действительно не „ударила“… А куда уж быть „публичнее“ продажного журналиста». Затем она брезгливо собрала газеты и отправила их в корзину для бумаг, твердо решив до самого окончания гастролей не читать ни одной рецензии — ни критической, ни хвалебной.
Только тут Ксения спохватилась, в бурном потоке впечатлений, волнений и тревог она чуть не забыла о том, что всегда было так важно для нее: «Сегодня же воскресенье!» Прихватив лучшие из подаренных букетов — все, что могла унести в руках, балерина уже бежала по парижским улицам: «Сейчас девять часов утра, и недавно началась литургия! Должна же быть в Париже русская церковь, хотя бы небольшая…. Если бы только где-нибудь поближе, тогда я еще успею на службу. Господи, пускай это будет даже маленькая часовня, только бы поближе — я бы успела!» Прохожий, престарелый господин в старомодном цилиндре, у которого девушка попросила помощи, оказался на удивление осведомлен, но, некстати для спешившей Ксении, слишком разговорчив:
— О, вам нужен русский собор? Александра Невского? Это недалеко отсюда! Voila, сначала все время идите прямо по Фобур-Сент-Оноре. Сначала дойдете до Елисейского дворца, там живет наш президент. Дальше, к западу, будет по правую руку капелла Сен-Филипп-дю-Руль — это приход нашей семьи, там крестили и отпевали еще моего деда! Но вам нужно будет пройти по той же стороне еще дальше, миновать концертный зал Плейель (там, mademoiselle, надпись на фасаде), а вот за ним уже свернете направо по улице Дарю. Voila, перед вами большой русский собор! О, это очень красивый собор, и я даже был там два раза. Первый раз, когда прощались с нашим писателем-академиком Tourgeneff, второй раз пришел посмотреть на ваших Царя и Царицу (это было, пожалуй, лет пятнадцать назад) — никогда не видел более красивой королевской четы (а я, поверьте, видел и последнего Наполеона [88], и Викторию английскую), дай им Бог благоденствия и счастья России! Россия — наша великодушная союзница….
Ксения с трудом остановила добродушного старика, не стала доказывать ему, что Тургенев писатель-то все-таки русский («Вдруг это так огорчит добряка, что скажется на его здоровье?»), и, поблагодарив коренного парижанина, отправилась указанной дорогой.
Собор действительно выглядел величаво, являя собой неоспоримый факт вселенского размаха Русской идеи. Ксении он напомнил церковь лейб-гвардии Конного полка на Благовещенской площади в Петербурге, поблизости от родного театра, только собор был гораздо больше. Ксения вошла в храм в тот момент, когда закончилось чтение Евангелия и многочисленная паства («Сколько здесь православных, оказывается!») пела вместе с дьяконом и хором «Воскресение Христово видевше…». Девушка, привычная к церковному пению, подхватила знакомый распев, и ей сразу стало так хорошо и легко, будто находится она не в Париже, а далеко на севере, на Родине. Она заметила среди верующих знакомые по сцене лица, но общаться ни с кем из знакомых ей не хотелось и пришлось опустить на лицо вуаль.
После перенесенных душевных бурь, страстей и сумятиц Ксения как никогда нуждалась в исповеди. Хотя ей было неловко, что не приготовилась по всей строгости, но она уже решилась, и священник, слава Богу, еще исповедовал в боковом приделе. Стоя в ожидании своей очереди, балерина тщательно вспоминала, кого и чем обидела, огорчила в эти беспокойные дни, где согрешила подозрительностью и осуждением, где превозношением и несдержанностью… «Сами по себе чувства, конечно, не грех; даже сам апостол Петр обладал порывистой натурой, и все-таки нужно уметь их обуздывать, иначе навредишь и ближним, и себе… Еще кто-то из святых говорил: «Не велико дело творить чудеса, но велико дело — видеть свои грехи». Если бы я могла избавиться хотя бы от тех грехов, которые вижу! Если бы…» — сокрушалась она. Священник был старенький и опытный, и после его ласковых, утешающих наставлений балерине сразу стало легче. Ей даже показалось, будто вернулось почти позабытое, ни с чем не сравнимое ощущение детской радости, когда мир предстает «закутанным в цветной туман»[89] и ничто в нем еще не пугает, ничто не заботит.
По окончании литургии Ксения поставила свечи к храмовому образу — покровителя Петербурга Святого благоверного князя Александра Невского — и Архистратигу Михаилу — за здравие своего главного молитвенника, тихвинского схимника. Потом она еще долго сидела в тихом сумраке в отдалении от иконостаса: ей не хотелось нарушать покой души, наступивший с отпущением грехов и примирением совести. На сердце было так благостно, так светло, однако пора уже было идти. Сотворив на паперти три земных поклона, девушка, все еще бережно сохраняя высокий настрой воскресного богослужения, как стремятся заслонить от ветра огонь пасхальной свечи, медленно пошла по направлению к гостинице. Переходя улицу, она заметила на почтительном расстоянии вчерашнего молодца-охранника. Теперь Ксению не раздражало его присутствие: она вообще готова была признаться в любви ко всему человечеству, такому несчастному, нуждающемуся в опеке, но подчас не сознающему, как опека эта близка и надежна, если в нее искренне веровать.
Вернувшись в свой номер, она с радостью обнаружила в гостиной граммофон, который портье распорядился доставить специально по просьбе «русской примы». Девушка быстро нашла среди вещей заботливо упакованную пластинку с записью ее любимого фрагмента концерта до-минор Рахманинова и ловко опустила иглу на край черного диска. Хотя Ксения, разумеется, знала, что громоздкий аппарат с нелепым воронкообразным раструбом в состоянии только отчасти передать совершенство «живого» оркестрового исполнения, сердце ее уже сладостно заныло в предвкушении встречи с МУЗЫКОЙ. Было в этой встрече и одно бесценное преимущество: никто не мешал ей, балерина и музыка остались наедине! И вот до боли знакомые звуки заполнили пространство комнаты, повелевая всем, что вокруг, подчиняя себе и само пространство, и время. Ксения помнила почти каждую ноту, все нюансы переходов от части к части, но именно это «adagio sostenuto» было настолько близко ее романтической натуре, настолько резонировало с ее гармоническим существом, что танцовщице порой казалось — она сама сочинила эту музыку… Сколько же раз Ксения слушала это рахманиновское чудо? Навсегда остался в памяти день, точнее вечер, когда это случилось впервые. 27 октября 1911 года. Петербург. С самого утра в Мариинском идут репетиции. В паузе между вариациями концертмейстер, аккомпанирующий молодой балерине, протягивает ей конверт. На вопросительный взгляд девушки галантно отвечает: «Мне поручено передать вам это в знак преклонения перед вашим талантом». Удивленная Ксения распечатывает конверт, и из него выпархивает бланк Русского музыкального общества. На листе атласной бумаги короткое послание, написанное каллиграфическим почерком:
«Многоуважаемая госпожа Светозарова!
Сегодня вечером в зале Консерватории наш дорогой Сергей Васильевич Рахманинов в сопровождении симфонического оркестра играет свой знаменитый Второй фортепианный концерт. Выступление это юбилейное, посвящено десятилетию первого исполнения сочинения и обещает быть не менее замечательным. Посему будем чрезвычайно польщены Вашим присутствием в зале. Надеемся, что не откажетесь принять это приглашение.
С нижайшим поклоном, Ваши восторженные почитатели, члены Русского музыкального общества».
А какие известные всей России фамилии стояли под этим приглашением! Это было совершенно неожиданно для Ксении — настоящий подарок! Впечатления остались с ней навсегда: восторг, откровение,
