— Как смеешь гадать?! Добрых христиан, выходит, обманываешь… Да ты не мошенничаешь часом? Хоть восьмую-то заповедь соблюдаешь?[179]
— Э-э-э, золотой, я не считаю, да и не помню их: что восьмая, что первая, все равно мне. Зато я петь умею: «Когда люблю, то без ума, когда я пью — мне трын трава!»[180]
— Так ты, может, и не крещеная вовсе?!
— Может, и нет… Сирота я круглая — всем табором растили.
«Господи. Господи, как же это? Ведь я и ее, помнится, не раз на службе видел… Или похожую? — страшное сомнение опять охватило батюшку. — А что, если они все некрещеные, только притворялись годами… Круговерть какая! Может, все-таки не мои это прихожанки?! Так перемениться во всем! Вразуми мя. Боже мой, отверзи ми очи духовные!»
В фимиаме, наполнявшем осажденный храм, неожиданно пробился резкий, чуждый запах — неужто табак?
Женщины стояли вокруг отца Феогноста молча, не пряча от него бесстыдных глаз, а сизые колечки дыма проплывали перед их лицами. «Господь мне помощник — и аз воззрю на враги моя![181] — батюшка в ответ с укором посмотрел на прихожанок. — Нужно во что бы то ни стало вывести их из храма. Если над ними когда-то было совершено Таинство Крещения, то они должны последовать за Святым Крестом!»
Рассуждая так, протоиерей обеими руками взял с аналоя Распятие, благоговейно поцеловал его и, воздвигнув над головой, как знамя победы над силами адовыми, двинулся к выходу с пением:
— Всяких бед и козней вражиих избави ны, Кресте треблаженный, яко приемый благодать и силу от пригвожденного на тебе Христа!.. Благодать Твою всемощную подаждь нам, Господи, да последуем Тебе, Владыце нашему, вземши крест наш… Радуйся, честный Кресте, всерадостное знамение нашего искупления![182]
Одержимые тотчас расступились, порочный круг разомкнулся, а после произошло нечто, никем доселе в Николаевской единоверческой церкви не виданное: образовав четкий строй, все они, будто военный легион, промаршировали за своим духовным вождем и наставником через распахнутые настежь двери, когда же тот довел их до самой церковной ограды, тем же строгим порядком вышли за ворота и сразу растворились в уличной толчее под грубые крики извозчиков, завыванье шарманки, под железный перестук рельсов и колес убегающего трамвая. Служки поспешно закрыли ворота, но отец Феогност еще какое-то время стоял на ступеньках храма, часто крестясь и шепча псалмы. Он не мог тотчас прийти в себя, душа оставалась смущенной и опечаленной: «Какая сумятица у меня в приходе!»
XVII
Утром следующего дня встречали Владыку. «Исполаэти деспота!» — тянул хор с особым усердием и трепетом каждую ноту древнего приветствия архипастырю: подтягивали как могли и прихожане. Мягкая ковровая дорожка тянулась к орлецу, а от него к праздничному аналою.
Митрополит благословил отца Феогноста и отца Антипу, был приветлив и ласков. Отец Антипа успокоился.
Во время первого обхода с окаждением за отцом Антипой увязался незнакомый рыжий кот, который путался в ногах. Отец иерей уже в алтаре пожаловался на него шепотом настоятелю:
— Не иначе свечницы новую мурку завели.
Отец Феогност ответил полушутя:
— Проверь-ка, батюшка, если живность мужского полу, пусть ее, если же, не дай Бог, женского, в алтарь не пускать — ни-ни!
Служба шла своим чередом, все было чинно и торжественно: во время второго окаждения окрыленный отец Антипа плыл по храму, помавая тяжелым, предназначенным для особо торжественных случаев, древним кадилом. Он единственный во всем причте был в состоянии удерживать его: кадило весило пуд, а богатырь отец Антипа надевал его на указательный палец. Храм наполнялся фимиамом афонского ладана. И вот в этой благодатной тишине храма стало явственно ощутимым присутствие уличной суеты, послышалась какая-то неуместная возня, раздраженное бормотание. Никто толком ничего не успел сообразить, как вдруг в толпе молящихся появилась откормленная собака! Люди расступились в растерянности — откуда она здесь, как можно?
«Это на митрополичьей-то службе! Свят, свят, свят Господь Бог Саваоф!» — ужаснулся иерей, но старался сохранять спокойный вид.
Как на беду, опять появился кот, и наглая тварь его почуяла. Кот, ища спасения, сиганул в приоткрытые Северные врата. Собака, влекомая инстинктом, погналась за ним — прямо в алтарь! Отец Антипа бросился вослед собаке, чтобы не допустить скверну в святая святых, но было уже поздно. Из-за алтарной преграды донесся злобный лай, кошачье шипенье и топот ног. Среди прихожан и причта царила гробовая тишина. Вот кошка с собакой выскочили уже из другой диаконской двери, а за ними — охваченный праведным гневом, уже за солеей настигший псину отец Антипа. «Ах, ты! Вон!» — он замахнулся на дерущихся тварей.
И тут кадило сорвалось с пальца и попало псине прямо в лоб.
Из глубины храма к ней с воплями кинулась какая-то истеричная особа, судя по крикам, иностранка. «Все! Больше нам не служить!» — одновременно подумали отец настоятель в алтаре и отец Антипа, застывший над трупом окровавленного животного…
Преосвященнейший Владимир был в страшном гневе и грозился примерно наказать весь причт за невиданное кощунство. Отцу Антипе он сказал: «Вы понимаете, что из-за вас теперь придется переосвящать храм? Завтра же с утра будьте у меня, я решу, куда вас отправить служить и в каком чине». Рассерженный Владыка уехал, так и не сподобившись созерцать чудотворный образ.
В трапезной грустно остывал любовно приготовленный обед. А расстроенный отец Антипа в одиночестве приобщался Святых Даров, которых в тот день осталось как никогда много. Отец настоятель от расстройства машинально попил святой воды и поэтому не мог помогать ему.
После службы отец Антипа снял облачение и вышел на улицу. С горя ему показалось, что фонари неправильно стоят. Будучи человеком недюжинной комплекции и весьма большой физической силы, он стал ворочать один из них, чтобы поставить так, как ему казалось правильным. Буквально тут же подоспели городовые и отца Антипу повязали. На все его объяснения, что он вовсе не пьян, что приобщался Святых Даров, полицейские отвечали полным непониманием. Посадили его в участок, и, естественно, всю его красу — волосы и бороду — с него под ежик-то и сбрили. Выпустили в тот же день — приехали за ним его матушка и отец Феогност.
На следующий день отец Антипа — «убийца собаки», к тому же совершенно лысый, прибыл в епархию. У входа огромный отец Антипа, необъятных размеров, понурый, обреченно обратился к окружающим: «Ну, православные, пойду каяться», — упал на колени и на четвереньках пополз по длинному коридору в приемную к владыке Владимиру, который начинался почти от самого входа в здание духовной семинарии и тянулся метров пятнадцать — двадцать. Отец Антипа своей бритой головой — бух — открыл тяжелую, дубовую дверь. Отец Феогност в тот момент у владыки был, приехал походатайствовать за сослуживца. А тот прямо с порога, стоя на четвереньках, завопил: «Владыченька, прости». Не ожидавший такого поворота владыка Владимир на месте подскочил: «Как тебе не стыдно, встань, встань немедленно, как тебе не стыдно!» — «Владыченька, прости, не встану, пока не простишь». — «Ну, прощаю, прощаю». Так и простил, и не наложил никакой строгой епитимьи, кроме как сказал, что пока волосы не отрастут, быть простым чтецом в церкви на Смоленском кладбище, куда он его и отправил.
Хозяйкой собаки, действительно, оказалась важная персона, германская подданная, которая на приеме официально пожаловалась владыке Владимиру на отца Антипу. Ей сообщили, что он уже наказан.